Выбрать шрифт:
Крестьянский вопрос. В числе внутренних причин многие историки выделяют запоздалость его решения – поскольку именно крестьяне составляли основной состав населения и российской армии. И это очень серьезный вопрос: напомним его историю.
Итак, в Московской Руси был принцип всеобщего служения: крестьяне служили (трудом) – дворянам, дворяне (в администрации и на поле брани) – Царю, Царь (блюститель правды в "симфонии" с Церковью) – служил всему народу и все вместе служили Богу. В ХVIII веке верхи сняли с себя обязанности служения, еще больше закрепостив крестьянство, и внесли в общество так до конца и не исцеленный нравственный раскол, нараставший по мере озападнения верхнего слоя – вот в чем была главная проблема. И решать ее можно было с двух сторон: освобождать крестьян – и возвращать помещиков к государственному служению, к оправданию своего дворянства. К сожалению, всеми рассматривалась лишь освободительная сторона, а неспокойная совесть дворянства использовалась революционерами для борьбы против монархии.
В ХIХ веке положение крепостных стало улучшаться: в 1803 году произошло их частичное раскрепощение на основе закона о "свободных хлебопашцах", с 1808 года запретили продавать их на ярмарках, с 1841-го разрешалось иметь крепостных только владельцам населенных имений, ширилась возможность самовыкупа. При отмене крепостного права в 1861 году оно распространялось лишь на треть крестьян (или 28 % населения страны; было освобождено 22,5 млн. при общей численности около 80 млн. подданных). Впрочем, очень многие крестьяне освобождения не хотели, им было спокойнее жить по-старому, когда все заботы перекладывались на помещика.
Освобождение крестьян в 1861 году разрушило патриархальный быт и ухудшило жизнь самых бедных, предоставив их самим себе. Крестьянская земля осталась в основном в общинном владении. Помимо безплатных наделов, часть ее подлежала выкупу у помещиков в течение 49 лет при круговой поруке общины. (Лишь в 1905 году крестьяне были уравнены в правах с другими сословиями и были упразднены выкупные платежи за землю.)
Отметим, что общинная жизнь существовала на Руси и до введения крепостного права. В ней всегда было много ценного: взаимоподдержка, неприятие эгоизма, справедливое решение споров. Все вопросы решал сельский сход, выбиравший старосту. Эти давние основы русской самобытной низовой демократии высоко ценились деятелями самых разных направлений. Например, либерал П.А. Сорокин говорил, что в России «под железной крышей самодержавной монархии жило сто тысяч крестьянских республик»[14]. По-своему общину ценило народничество, начиная с Герцена, видевшего в ней «русский путь к социализму». Но наиболее принципиальное значение общине придавали славянофилы, считавшие, что в общинном владении землей выражалась особая духовность русского народа, которому в большей мере, чем Западу, свойственны соборность и в меньшей степени – индивидуализм. Они видели в общине «высокое действо Христианское»[15].
Однако в крестьянстве усиливалось имущественное расслоение и не все были готовы к такому пониманию общины; принудительным же «христианское действо» быть не могло. С одной стороны, община была помехой для особо активной части крестьян, с другой – по мере быстрого роста населения земельная площадь на одного едока в семье уменьшалась. Невозможность продажи надела (и его залога), хотя и предотвращала обезземеливание бедняков, однако постоянные переделы участков и невозможность их закрепления в личную собственность лишали многих стимула к уходу за землей. В то же время Россия все более втягивалась в капиталистическую экономику, рост промышленности и населения требовал соответствующего роста в сельском хозяйстве. Но производительность общины не выдерживала соревнования ни с помещичьими хозяйствами, ни с хозяйством западного фермерского типа. Нужно было выбирать меньшее зло в создавшемся положении, иначе оно грозило ростом социального недовольства и ослаблением государства.
Поэтому в 1906 году началась Столыпинская реформа: желающим крестьянам выделяли их часть общинной земли в собственность, им продавали и помещичью землю посредством льготных ссуд (помещики сами избавлялись от земли, которая без крепостных становилась обузой), а также финансировали переселение на окраины России, освобождая от налогов и снабжая сельскохозяйственной техникой по низким ценам. Можно критиковать неудачные бюрократические аспекты этой политики (из-за чего треть переселенцев вернулась, да и просто соскучившись по родным местам), но не смысл реформы. Она должна была решить сразу несколько важнейших государственных проблем:
– справиться в европейской части России с усугублявшимся малоземельем на селе и возможной безработицей в городе из-за стремительного роста населения, который приходился в основном на русское крестьянство;
– заселить пустующие земли Сибири и Дальнего Востока, освоив их и закрепив за Россией;
– дать выход энергии активной части крестьянства, расширяя ее сферу действия за пределами общины;
– уменьшить социальную напряженность в деревне и тем самым отнять у революционеров почву для пропаганды.
В результате создавался зажиточный слой крестьян-единоличников, то есть новая составная часть экономического уклада при сохранении прежних, в том числе общины. Реформа не собиралась ее ликвидировать полностью, хотя следовало бы одновременно способствовать оздоровлению общины как «высокого действа христианского» для тех, кто оставался в ней. Даже если бунинская "Деревня" страдает типичным для "прогрессивной общественности" преувеличением деревенской нищеты (вспомним, чтό тот же Бунин в эмиграции писал о красоте жизни в русской деревне), – в этой сфере правительству следовало принять особые меры, а не просто поощрять выход из общины.
К 1913 году только около 10 % земли перешло из общинного в личное владение крестьян; с 1906 года в Сибири осели 2,5 млн. крестьян; кроме того, около 700 000 человек разных профессий переселились в Сибирь самостоятельно. Вдоль Транссибирской магистрали выросли целые города; резко возросло производство продовольственных товаров: Европа вскоре была завалена русским маслом (с 1906 по 1911 год его годовой экспорт увеличился вдвое). Революционное движение после 1908 года сникло.
«Дайте нам 20 мирных лет и вы не узнаете России», – сказал Столыпин. Потому он и был в 1911 году убит теми силами, чьи антирусские планы перечеркнула бы окрепшая Россия. Ленин признавал, что при успехе Столыпинских реформ революция будет невозможна[16]; и Троцкий позже констатировал: если бы реформа была завершена, «русский пролетариат ни в каком случае не смог бы прийти к власти в 1917 году»[17]. Достойной замены Столыпину не нашлось.
У революционеров был свой "рецепт" решения крестьянского малоземелья: конфискация и раздел помещичьих земель. Однако, накануне революции крестьяне уже владели 77,4 % пахотной земли, 6 % принадлежало хозяйствам некрестьянского типа и лишь 16,6 % оставалось в помещичьем владении[18] (которое имело бόльшую эффективность земледелия и давало более 20 % сельхозпродукции).
Неудивительно, что передел большевиками помещичьей земли в 1917–1918 годах, по данным Наркомзема, дал на каждый двор лишь несколько «десятых и даже сотых десятины на душу»[19]. И никак не мог дать больше. Лозунг "Земля крестьянам!" был лишь «техническим приемом революционирования деревни, будучи лишен серьезного экономического значения»[20], – признавал советский экономист в 1922 году. Но сколько помещичьих усадеб было сожжено в 1905–1907 и 1917 годах этим "приемом революционирования"! Даже если многие крестьяне верили, что отмена последнего помещичьего землевладения решит земельную проблему, она была обострена революционерами искусственно, в опоре на худшие человеческие качества (стремление улучшить свое благосостояние отнятием его у других), а не на лучшие качества (стремление своим трудом создать себе благосостояние и делиться им с другими). (Тому, кто все еще говорит о схожести коммунизма и христианства, можно указать именно на это кардинальное различие.)
Национальный вопрос также выделяется исследователями в качестве важной внутренней причины революции. И большевики, и западные советологи упорно называют Российскую Империю колониальной "тюрьмой народов"...
Мы уже отметили, что у России не было колоний в западном смысле этого слова. Она изначально состояла не только из славянских племен, но также из финско-угорских и тюркских. Русь их не истребляла и не порабощала, как европейцы в своих колониях, а вбирала в себя в своем росте. Немало северных и восточных народов находилось на низком культурном уровне развития, однако управление ими было основано не на эксплуатации главным народом, а на равенстве всех перед законом и перед Богом. В отличие от западноевропейских колоний, русский центр не извлекал из своих национальных окраин прибыли, наоборот – расходовал средства на их обустройство, как, например орошение Голодной степи в Туркестане, Муганской степи на Кавказе. Инородцы имели много привилегий (например, освобождение от воинской повинности), которых не имели русские. Меры по повсеместному изучению русского языка объяснялись необходимостью общегосударственного средства общения, а не подавлением национальных культур.
Национальное происхождение не было препятствием для занятия самых высоких государственных постов в Империи. В числе российских министров мы постоянно видим немцев, татар, армян; в составе Государственной Думы – представителей всех народностей. Поляки, грузины, финны командовали армейскими штабами и корпусами. В этом отношении Россия была уникальной Империей, и даже мусульманские и кавказские народы, когда-то покоренные силой (в ходе геополитического соперничества России с Турцией и Англией), проявили свою верность в годы первой Мiровой войны (знаменитые туркмены-"текинцы", кавказская "Дикая дивизия", состоявшая из Дагестанского, Татарско-азербайджанского, Чеченского, Ингушского полков).
Нерусские народы в Империи имели обширные права соответственно их способностям местного самоуправления. Так, финны имели свой парламент, конституцию и множество привилегий. Сначала все это имели и поляки, лишь их восстания 1831 и 1863 годов стали причиной ограничений. (Эти восстания, захватившие часть Малороссии и Белоруссии, имели родственный масонскому декабризму революционный характер; в них проявилось и иностранное, и еврейское вмешательство[21]; Россия была вынуждена на это решительно реагировать.) Среднеазиатские Хива и Бухара входили в состав Империи как самостоятельные во внутреннем управлении. Прочие азиатские, северокавказские и даже малые кочевые народы также имели самоуправление с сохранением своих обычаев. Например, на Кавказе оно основывалось на положениях "О кавказском горском управлении" (1856) и "О кавказском военно-народном управлении" (1880); у казахов-киргизов оно регулировалось "Степным уложением" (1891), у бурятов, якутов и других сибирских народностей с 1822 года существовали степные думы.
Что же касается прибалтийских народов, то они были слишком малочисленны и неоднородны для самостоятельной государственности (немецкое влияние долгое время преобладало там в администрации и системе образования). Уместно поставить вопрос: смогли бы эти народности сформироваться как нации при власти Тевтонского ордена (вспомним судьбу племени пруссов, от которых осталось лишь название...) так же, как позже в составе Российской Империи, остановившей тевтонский "дранг нах остен"?..
Подобный вопрос можно поставить и относительно армян, грузин и других народов, искавших в Российской Империи защиты от своих смертельных врагов. Приняв их под свое покровительство, Россия внесла умиротворение в вековые конфликты и обезпечила спокойное развитие малых народов при неблагоприятном соседстве. (Поэтому, сохранившись и развившись, они теперь, в отличие от американских индейцев, могут себе требовать суверенитеты.)
Таким образом, отличительным признаком Российской Империи была не колониальная эксплуатация (как тогда у западноевропейцев), не тоталитарный интернационализм (как позже в СССР), не космополитический "плавильный котел" (как сейчас в США) – а вселенское братство: взаимовыгодное сосуществование равноправных народов на уважении общих нравственных ценностей.
Разумеется, и вселенское братство не могло быть принудительным, особенно если какие-то народы под влиянием западного духа больше не желали быть частью Третьего Рима, а хотели стать "как все". Логика дальнейших реформ неизбежно вела к предоставлению таким частям Империи все большей автономии – по примеру Финляндии. В первую очередь Столыпин хотел сделать это для Польши[22]. Ведь, по сути дела, католическая Польша была России не нужна как административная часть; российское участие в международных "разделах Польши" (1772, 1793, 1795) было возвращением захваченных поляками древних русских земель.
В то же время важно подчеркнуть, что даже у таких народов России сепаратистские настроения были типичны не для широких слоев, а для интеллигенции. Это объяснялось ее политическим честолюбием, ибо притеснений в сфере национальной культуры не было. Честолюбие нарастало по мере проникновения в Российскую Империю западных представлений о жизни. И этим в годы гражданской войны воспользовались внутренние и внешние враги России.
Тогда эгоистичное поветрие коснулось и отдельных частей самого русского народа, в котором вскоре нашлись "самостийники" даже уездного уровня, провозглашавшие свои "республики". Этим были также заражены часть казачьих войск и интеллигенция в колыбели русского народа – Малороссии, хотя до революции малороссы, белорусы и великороссы считали себя тремя ветвями единого русского народа. Это должны были признать даже немцы, безуспешно пытавшиеся поощрять украинский сепаратизм в 1918 году.