Выбрать шрифт:
Итак, советское общество середины 80-х...
Все еще живы. Никто не собирается погибать в Карабахе, Приднестровье, Абхазии, Таджикистане... Цветущая земля! Мальчики, которые будут стрелять друг в друга в Чечне, еще ходят в первый класс.
У всех еще есть кров. Никто не помышляет бежать в чужие края из Сумгаита, Ферганы, Сухуми, Грозного... Тихие, благополучные города. Девочки, которым суждено стать вдовами, еще играют в куклы.
У всех еще есть работа. 15–го – аванс, 30 – го получка. За тунеядство (забытое слово) еще привлекают к ответственности. Квалифицированный рабочий – металлург, ткачиха- многостаночница, ученый-атомщик еще не знают, что скоро им придется идти на улицу – торговать импортным тряпьем и жвачкой.
Настрой у всех на спокойную размерную жизнь.
«Отсутствует эксплуатация человека человеком», нет деления на богачей и бедняков, на миллионеров и нищих, все нации равны, все люди обеспечены работой, бесплатное среднее и высшее образование, медицинское обслуживание, обеспеченная старость. Таково воплощение социальной справедливости при социализме».
Кем это говорилось, когда? Представьте себе: совсем недавно, в 1987 году, хорошо знакомым нам человеком – Михаилом Горбачевым.
Но ни он сам, ни общество по-настоящему не ценило в тот момент этих социальных завоеваний, считало их само собой разумеющимися, раз и навсегда данными. Правильные эти слова и произносились, и воспринимались всего лишь как идеологическое клише, надоевшая банальность.
Советское общество середины 80-х было слишком благополучным, чтобы предвидеть, предполагать какую-либо угрозу своему благополучию. И вот это общество оказывается перед необходимостью кардинальных перемен. Нельзя сказать, что оно само их выстрадало и само поднялось, требуя этих перемен. Никаких общественных волнений и эти годы в СССР не наблюдалось. Перемены были предложены, даже навязаны обществу сверху – новым руководством, искавшим удовлетворения своих непомерных политических амбиций. Если помните, сам Горбачев называл тогда перестройку «революцией сверху», и первые год-два ушли у него на то, чтобы убедить общество в необходимости этой «революции», ибо само оно не вполне ощущало, зачем она нужна.
Но нет ли здесь противоречия? Если бы советское общество, только что вышедшее из долгой брежневской эпохи, было таким уж благополучным, разве оно поддержало бы перестройку с тем энтузиазмом и воодушевлением, которые все мы хорошо помним?
«Сейчас каждая ваша инициатива воодушевляет меня, всех честных людей, потому что эти инициативы созвучны нашим сердцам, нашим заботам... Народ ликует и готов идти на самопожертвование ради достижения тех целей, к которым зовете вы...»
«...Огромная масса простых людей целиком за вас, они вас любят и болеют за вас».
Все это было. И письма такие слали Горбачеву, и на широко практиковавшихся тогда встречах с народом обязательно находилась какая-нибудь простая женщина, заверявшая его: «Мы вас поддерживаем, Михаил Сергеевич! Здоровья вам!»
У советского народа были причины для недовольства. И все недостатки, о которых Горбачев заговорил с первых же дней своего правления, конечно, существовали. Весь вопрос в глубине преобразований. Одно дело – исправление этих самых недостатков, освобождение от всех, как тогда говорили, деформаций, наслоений и искажений социализма. Совсем другое – разрушение самих снов, принципов общественного устройства. В первом случае общественные ожидания связывались с быстрым улучшением всей жизни, во втором – общество должно было быть готово к серьезному ее ухудшению, к большим жертвам. Совершенно очевидно, что, вступая в перестройку и искренне поддерживая Горбачева, народ рассчитывал на первый вариант и даже не догадывался о вероятности второго.
В сущности, предложенная Горбачевым перспектива заменила собой в общественном сознании утратившую популярность перспективу наступления коммунизма. В середине 80-х советское общество отнюдь не было таким идеологизированным, как в пятидесятые – начале шестидесятых годов, когда еще возможным было обещать его построение к 1980 году. Даже те, кто состоял и работал в КПСС, в эти годы уже вовсе не относились к этим обещаниям как к реальной программе.
В то же время само понятие «коммунизм» продолжало играть роль некоего общественного идеала, ориентира, цели, к которой надо было бесконечно стремиться. (Было даже такое выражение: «Советский народ – вечный строитель коммунизма»). Другими словами, реальный смысл имела не конечная цель – недостижимая в обозримом будущем, а сам процесс.
Недавно, листая старую энциклопедию, я наткнулась на текст всем известного «Морального кодекса строителя коммунизма» (1961 г.) и немало подивилась тому, какие актуальные для нашей сегодняшней жизни вещи в нем прописаны. Надеюсь, читателя не утомит цитата, а вспомнить будет полезно.
«... Любовь к социалистической Родине, добросовестный труд на благо общества; забота каждого о сохранении и умножении общественного достояния; высокое сознание общественного долга, нетерпимость к нарушениям общественных интересов; коллективизм и товарищеская взаимопомощь; гуманные отношения и взаимное уважение между людьми; честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни; взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей; непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству; дружба и братство всех народов СССР, нетерпимость к национальной и расовой неприязни, братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами».
Это – дословный и полный текст. Сугубо идеологизированным был в нем только один пункт, который и приведу поэтому отдельно: «преданность делу коммунизма.., непримиримость к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов». Все остальное – хоть сегодня включай в Договор об общественном согласии.
Но, повторю, всего этого общество тогда не ценило, не осознавало, с подачи Горбачева зациклилось на недостатках и, в общем-то, легко поддалось на замену привычных, но порядком одряхлевших идеалов на новые – не вполне понятные, но такие заманчивые. Новое всегда будоражит, кажется привлекательнее, лучше старого – так уж люди устроены. Но ответственность лежит все-таки на тех, кто повел за собой народ, увлек перспективой перестройки. Ни в 85-м, ни позже не говорилось об отказе от социализма, о смене общественного строя, о переходе к капитализму. Даже гайдаровское правительство 1992 года умудрилось сделать это втихаря, не называя вещи своими именами.
А представьте себе такую картину. В апреле 1985 года М. Горбачев выходит на трибуну пленума ЦК и заявляет примерно следующее: «Дорогие товарищи! Мы начинаем перестройку в нашей стране. В результате этой перестройки через шесть с половиной лет СССР перестанет существовать как государство (шум в зале), повсюду в национальных республиках будут происходить вооруженные конфликты и войны, в которых погибнут многие тысячи наших соотечественников (ропот, выкрики: «Что он говорит?!»), цены на продукты, товары и услуги вырастут в несколько тысяч раз (смех в зале, захлопывание), появится много нищих, безработных, беженцев, зато 1 процент населения неимоверно разбогатеет, все предприятия перейдут в частные руки новых русских миллионеров (сплошной гул в зале), на улицах бандиты и террористы будут расстреливать граждан, в том числе женщин и детей (в зале появляются санитары с носилками). Как, товарищи, начнем перестройку?» (Эти слова тонут в возмущенном гуле голосов, выкриках: «Позор!»).
После такой речи Михаила Сергеевича отвезли бы в сумасшедший дом, пленум посчитали бы несостоявшимся, и народ о нем даже не узнал бы, как в случаях неудавшегося запуска космического корабля. Представить подобное невозможно даже сегодня, когда мы знаем, что именно так все впоследствии и случилось.
Итак, отвечая на вопрос, почему общество допустило все это, надо констатировать главный факт: оно было жестоко обмануто.