Светлана Шишкова-Шипунова

Парадоксально, но факт: два самых выдающихся советских диссидента, две личности мирового масштаба, удостоенные в свое время Нобелевских премий за борьбу с советским режимом, практически не оказали влияния на ход событий, когда этот режим начал рушиться. Один не успел, другой, кажется, не очень и хотел...

Возвращение Сахарова из горьковской ссылки произошло в самом начале перестройки (1986 год) и носило скорее символический характер. Больше всего это нужно было Горбачеву – как доказательство его намерений, как способ вызвать доверие к себе на Западе. Это нужно было также либеральной интеллигенции, получившей таким образом сигнал: теперь уже можно все. Самому Сахарову оставалось жить всего 3 года, но его надежды на воплощение своих идей не оправдались. Горбачеву он явно мешал на съезде. Его бы больше устроило, если бы Сахаров просто сидел там в качестве почетного гостя. Межрегиональная группа, сделавшая его своим знаменем, на самом деле была озабочена собственными политическими амбициями и притязаниями, там каждый второй был сам себе лидер и спешил заработать собственный политический капитал.

Предлагавшиеся Сахаровым в 1989 году проекты «Декрета о власти» и «Конституции Союза советских республик Европы и Азии» не были ни услышаны, ни тем более использованы. Сегодня, возвращаясь к этим документам, обнаруживаешь еще один парадокс: радикальными они были только по отношению к существовавшей тогда системе (предлагалось, например, конфедеративное устройство государства), но в сравнении с тем, что реально осуществилось всего через два года, когда Сахарова уже не было в живых, эти его проекты скорее консервативны. Главным лозунгом его декрета был лозунг: «Вся власть Советам!», а их уничтожили совсем. Государство он все-таки видел союзным, а его порушили вовсе. Наши демократы оказались радикальнее самого Сахарова. И вряд ли он сегодня их одобрил бы, скорее снова стал бы диссидентом.

Возвращение Солженицына из Вермонта произошло спустя 8 лет после сахаровского, когда все уже свершилось в стране (в смысле развала), когда самые тяжелые события были позади. Опубликованная за четыре года до этого обширная его статья «Как нам обустроить Россию» осталась единственной и в сущности бесполезной его попыткой поучаствовать в процессе преобразований. Политики проигнорировали ее так же, как проекты Сахарова, а то, что произошло в декабре 1991 года в Беловежской пуще, оказалось прямо противоположно его идее государственного союза на славянской основе. Впрочем, он ни тогда, ни позже не возвысил своего голоса против свершившегося.

Критические высказывания Солженицына на его долгом пути через Сибирь к Москве насторожили было и власти, и либеральную интеллигенцию, но – излишне. Поселившись в Москве, он повел жизнь тихую, незаметную, в политику не вмешивается, телепередачи с его участием носят академично-просветительский характер, а единственное публичное выступление в Думе содержало далеко не всю правду о ситуации в России, он умолчал в нем о главном – состоянии высшей власти, а без этого – о чем говорить, кого увещевать?

Незадолго до своей смерти Владимир Максимов посвятил ему статью «История одной капитуляции» («Правда» за 28 декабря 1994 года), где пишет: «Наш ниспосланный нам свыше мессия умеет не только говорить к месту и времени, но также своевременно и уместно помалкивать». И он приводит несколько конкретных фактов, когда знаменитый писатель не желал подавать голос в защиту своих гонимых собратьев по перу, в том числе и Максимова, объясняя это, в частности, тем, что «подпись, которая ставится слишком часто, перестает что-либо значить и выражать».

«Вот так он и шел к своей цели», - пишет в статье В. Максимов, - перешагивая через свои же принципы, поучения, людей, пока не перешагнул и через собственный народ, заявив после кровавой бойни у «Белого дома» в октябре прошлого года:

- Это неизбежный этап в борьбе с коммунизмом.

... И я спрашиваю себя сегодня: неужели действительно так? Неужели при всем его почти космическом эгоцентризме он наконец по-настоящему не увидит, не почувствует пронзающей сердце боли своей раздавленной, униженной, разрушенной до основания, превращенной в огромную воровскую «малину» страны?... Неужели не выкрикнет в лицо своему кремлевскому собеседнику и окружающей его алчной банде, да так, чтобы услышал весь мир то, о чем еще не смеет или не имеет возможности прокричать сам вконец измордованный народ?»

И вот уже нет Максимова – одного из немногих, кто мог и имел моральное право бросить этот упрек Солженицыну. В последние годы оставаясь в Париже, он много и страстно писал о судьбах России, ее народа, ее интеллигенции, но печатали его, старого советского диссидента, только оппозиционные издания – «Правда», «Советская Россия» - еще один парадокс нашего времени!