Выбрать шрифт:
Почему именно интеллигенция стала опорной силой в перестройке? На то были свои объективные и субъективные причины. В силу более высокого уровня образованности она имела и более критический взгляд на существовавшую у нас общественно-политическую систему. При этом к 1985-му году у нее накопилось достаточно причин для недовольства, своих «счетов» к советской власти, и «счетов», надо признать, большей частью справедливых. Прежде всего это касалось сталинских репрессий, больнее всего ударивших именно по интеллигенции. Но и наше время отношение власти к людям умственного, творческого труда часто бывало неоправданно подозрительным, если не сказать дискриминационным. Так, для интеллигенции были искусственно ограничены: прием в партию, избрание в выборные органы, назначение на руководящие посты, выезд за границу. Научные труды и художественные произведения, не отвечавшие принятым идеологическим нормам, не получали распространения, что вело к утечке умов и талантов за границу и порождало своего рода «внутреннюю эмиграцию».
Несмотря на это, советская интеллигенция всегда имела свои, достаточно глубокие контакты с Западом и постоянно испытывала на себе его влияние.
Первые же политические акции Горбачева: возвращение Сахарова, освобождение политзаключенных, публикация ранее запрещенной у нас литературы, гласность, плюрализм, свободный выезд за рубеж, альтернативные выборы и т.д. – были адресованы прежде всего интеллигенции. Скажем честно: на жизнь других социальных слоев, тех же рабочих и крестьян, они не оказали сколько-нибудь заметного влияния (реальные изменения в их жизни наступили с началом гайдаровских реформ). По-настоящему оценить эти свободы могла только интеллигенция. И она их оценила, но очень скоро к ним и привыкла. И стала кричать: «Мало!» И требовать еще и еще, чтобы вскоре захлебнуться в непредвиденных последствиях этих свобод.
Во все времена русская интеллигенция предпочитала находиться в тайной или явной (больше – в тайной) оппозиции к власти, но при Горбачеве приблизилась к ней вплотную, многие представители научного мира и культуры были избраны в новый состав ЦК и Верховного Совета СССР, стали советниками генсека и президента и даже получили различные государственные должности.
Достаточно сказать, что в составе Съезда народных депутатов Союза, наверное, впервые за всю советскую историю представителей научной и творческой интеллигенции оказалось больше (27,4%), чем рабочих (24,8%) и крестьян (18,9%). Среди депутатов было 140 академиков и членкоров, каждый пятый имел ученую степень или ученое звание, 75,7% были с высшим образованием. Подобного расклада никогда прежде не бывало в высшем законодательном органе страны.
В первые годы перестройки выдвинулась целая плеяда видных ученых-экономистов: Л. Абалкин, Г. Аганбегян, Н. Петраков, С. Шаталин, П. Бунич, Н. Шмелев, Т. Заславская. В окружении Горбачева оказались в те годы также отдельные представители точных наук – академики Е. Велихов, В. Гольданский, Ю. Рыжов.
Беспрецедентным стало назначение в 1989 г. на должность заместителя председателя Совмина академика Абалкина. Так же, как и назначение министрами культуры СССР и РСФСР артистов театра и кино Н. Губенко и Ю. Соломина. Мэрами двух столиц становятся в это же время ученый-экономист Г. Попов и ученый-правовед А. Собчак.
Главный вопрос, который хочется сегодня, спустя время, задать в связи со всем этим: каков же был эффект от столь внушительного интеллектуального присутствия в органах власти и вокруг них? Что это дало стране? Стал ли выше, «научнее» уровень руководства экономикой , всей государственной деятельности? Как ни парадоксально, ничего подобного не случилось, скорее наоборот: управляемость экономикой как и другими сферами, стала падать, государство разваливалось на глазах.
Причин тому много, не последняя в том, что научный потенциал использовался не по прямому назначению, а в сугубо политических целях. Сам темп событий, лихорадочное стремление Горбачева изменить сразу все и как можно быстрее не оставляли времени ни для серьезного научного обоснования декларируемых реформ, ни для глубоких научных расчетов, ни тем более для поэтапного практического воплощения. Ученые, принадлежавшие к опальному прежде «рыночному крылу» советской экономической науки, получили возможность взять реванш в своих давних научных спорах с приверженцами сугубо плановой экономики. Но были ли они сами готовы к этому? Чистые теоретики, все они не имели никакого практического опыта хозяйственной деятельности и управления, и немудрено, что даже самые заманчивые их идеи разбивались о суровую реальность жизни.
К тому же, Горбачев все время спешил, суетился, приспосабливался к постоянно менявшейся политической ситуации. Программу перехода к рынку он поручает разрабатывать правительству (Л. Абалкину) и одновременно – группе С. Шаталина, а потом обе эти программы предлагает синтезировать третьей группе ученых – под руководством Г. Аганбегяна. В итоге ни одна из программ не была принята и реализована. Ученые, поверившие в Горбачева, в перестройку и получившие доступ к власти, тоже проявили определенную политическую наивность, когда пошли на поводу у политиков и «подрядились» в рекордно сжатые сроки перестроить экономику огромной страны с плановых рельсов на рыночные, да еще с обязательством не снизить при этом жизненный уровень населения.
Это была утопия. И пострадали от нее все: и сами ученые, отброшенные вместе с Горбачевым на обочину политической жизни, и экономика, которую они пытались реформировать наскоком, а главное – пострадал народ, в конце концов ввергнутый в рынок, но уже иным, более жестоким и безжалостным способом.
С приходом к власти новой команды практически все эти люди были задвинуты назад в свои академические институты (кроме разве что самого молодого и оказавшегося самым тщеславным из них – Г. Явлинского ), хотя их научный ресурс далеко не исчерпан. Новой власти оказывается, не нужны ни умы, ни уже сушествующие научные наработки, она начинает все с начала, призывая под свои знамена другие силы. А они оказываются калибром поменьше. Начинали перестройку экономики академики, а заканчивать досталось «завлабам». Однако в отличие от академиков, имевших, если не считать Абалкина, всего лишь статус советников и консультантов, эти – Бурбулис, Хасбулатов, Гайдар, Шахрай, Чубайс, Малей, Б. Федоров, Авен, Сабуров, Салтыков – занимают при Ельцине ключевые посты в государстве.
Итоги их научно-реформаторской деятельности хорошо известны в нашей стране даже детям. Причины заключаются уже не только в разрыве теории и практики или в темпах реформирования. Свою негативную роль сыграл и сугубо политический фактор, который я бы назвала «синдромом победителей». Пользуясь ситуацией и полученной властью, они волевым порядком навязали стране форсированный переход к рынку, ни у кого особо не спрашивая и ни с кем особо не советуясь. Победителей не судят!
Но вот что удивительно. Из названного выше списка сегодня в правительстве остаются всего лишь двое – Шахрай и Чубайс, прямо скажем, не самые выдающиеся ученые нашего времени. Остальные так или иначе уже отторгнуты от власти и в основном перешли в оппозицию к ней. Такова же оказалась участь советников нового призыва вроде Станкевича, Г. Старовойтовой... Где они сейчас, кому и что советуют?
Отношения интеллигенции с Ельциным сложились совсем иначе, чем с Горбачевым. Тот с ней заигрывал, этот – не церемонится. В конце концов его опорой стали не интеллектуалы, а силовики.
Итак, что же, как говорится, в сухом остатке? Интеллигенция, которой в какой-то момент могло показаться, что она наконец-то получила свою власть, или даже, что она сама находится у власти и действует через избранного главным образом ее усилиями президента, однажды просыпается при своих интереах. Высшее чиновничество превратилось в замкнутую структуру,этакую вещь в себе и уже обходится без их советов и помощи. Реальная же власть все больше обнаруживает себя в руках у новой российской мафии.
Неужели же исторически роль интеллигенции состояла лишь в том, чтобы, способствовав удалению от власти коммунистов, привести к ней криминалитет?