Выбрать шрифт:
Если бы сегодня, в 1995 году, какие-то газеты вдруг напечатали сенсационные, разоблачительные статьи о Сталине, Брежневе, КГБ и т.п., никто из читателей и бровью не повел бы. За десять лет люди успели адаптироваться к такого рода информации, научились воспринимать ее спокойно, без истерики. Прочитал и прочитал – мало ли чего пишут! Но вспомните, какова была реакция на подобные публикации в первые годы перестройки! Воспитанные на уважении ко всякому печатному слову, привыкшие верить всему, что написано в газетах, люди буквально с ума сходили от прочитанного. Значит, дело не столько в самих фактах, сколько в степени готовности общества к их восприятию. Неискушенный, политически наивный советский народ оказался психологически не готов в тому потоку разоблачительной информации, который в одночасье обрушился на его голову. Это вызвало в обществе настоящее потрясение. Произвело болезненный переворот в умах людей.
Таким образом, метод шока, примененный в начале 1992 года в экономике, еще раньше был опробован в области общественного сознания и безотказно сработал. Оно было, по существу, разрушено, как позднее была разрушена экономика. Разница лишь в том, что в одном случае разрушительным фактором стала либерализация (освобождение) цен, в другом, еще задолго до этого, - освобождение (либерализация) прессы.
К такой перемене совершенно не была готова партия. Ее многочисленные кадры пропагандистов и агитаторов, лекторов и политинформаторов, не говоря уже о выборном активе, оказались застигнутыми врасплох. И когда люди, начитавшись «Огонька» или «Московских новостей», обращались к ним с вопросами: как это понимать, как к этому относиться? – они ничего вразумительного ответить не могли. Эта растерянность также была следствием шока. Со временем многие партийные кадры смогли прийти в себя и уже вполне грамотно вести политические дискуссии. Однако время было безнадежно упущено.
Были ли готовы к переосмыслению нашего советского прошлого историческая наука, обществоведение? Нет, конечно. Ведь для серьезных, глубоких и объективных исследований нужны время и обстоятельная работа. Публикации же на историческую тему пеклись как блины. Авторами их часто становились вовсе не ученые, пребывавшие в состоянии прострации, а сами журналисты, писатели или невесть откуда взявшиеся политологи. Очень часто эти публикации отличал не научный, а сугубо конъюнктурный подход. В результате вместо одной полуправды в общественное сознание стала внедряться другая полуправда.
Для сравнения: попробуйте представить, как оценят будущие историки события в Чечне конца 1994-го – начала 1995 года, как они их назовут. Ликвидацией бандформирований? Имперской войной России на Кавказе? Национально – освободительной войной чеченского народа? Что здесь правда, а что ложь? Если мы, современники этих событий, не знаем единственно точного ответа на этот вопрос, каково же будет разобраться нашим потомкам? А между тем, мы самоуверенно взялись судить участников другой гражданской войны, почти 80-летней давности и судили категорично, безапелляционно.
Особенно тяжелый удар нанесла общественному сознанию антиленинская компания, начатая, как мне кажется, Марком Захаровым, заявившим в одной из телепередач «Взгляда», что пора бы вынести тело Ленина из Мавзолея. С тем же самым выступил на союзном съезде Ю. Карякин – и пошло... На Ленина еще никогда и никто не посягал в нашей стране. Более того, сама перестройка началась под лозунгом восстановления «ленинской модели социализма», «ленинского стиля работы» в партии. Горбачев в первые годы много его цити-ровал, постоянно ссылался, и я подозреваю, что втайне он мечтал стать в нашей истории «вторым Лениным». Недаром же перестройку он неизменно сравнивал с Октябрьской революцией. Одно время даже гулял лозунг: «Горбачев – это Ленин сегодня».
Думаю, что Михаил Сергеевич и сам был не готов к тому, что пресса доберется до Ленина, но когда это произошло, у него не хватило духу замолвить слово в защиту того, чьим именем он еще недавно клялся. Просто перестал его цитировать, а потом и упоминать.
Наконец, были ли готовы к гласности, независимости сами средства массовой информации? И да, и нет. Да – потому что журналисты - в силу профессии - восприимчивы ко всяким новым идеям. Как люди творческого труда, они в принципе не приемлют диктата над собой. В этом смысле освобождение от партийного руководства, цензуры, обретение независимости представлялось делом благим. Нет – потому что у журналистов, которые после десятилетий безмятежной жизни за пазухой у КПСС были выброшены в газетный рынок, не оказалось некоторых необходимых навыков и качеств. Прежде всего это отразилось на экономической деятельности редакций. Когда-то экземпляр газеты стоил 2-3 копейки, практически не было рекламы, но все советские газеты (исключая разве что районные) были рентабельны, давали солидную прибыль в партийную или ведомственную кассу. При этом журналисты, редакторы не знали никаких хлопот о бумаге, полиграфических услугах, распространении тиража и могли заниматься исключительно своим прямым делом – творчеством.
Сегодня экономическое положение прессы крайне тяжелое, большинство изданий едва сводят концы с концами, вынуждены отдавать львиную долю площади какой угодно рекламе и продаваться каким угодно «спонсорам». Свобода и независимость оказались таким же мифом, как и все остальное. Просто один вид зависимости – политический – сменился другим – финансовым.
Гласность и свобода слова вовсе не означают вседозволенности и безответственности журналистов. Напротив, предполагают повышение ответственности за каждое слово, каждый факт, воспитание в себе внутреннего «редактора» и «цензора», способного удерживать от вульгарного подхода к оценке происходящего. К сожалению, такой внутренней перестройки у многих журналистов не произошло. Более того, многие, особенно молодые журналисты, поняли освобождение от партийного руководства и цензуры как возможность делать и писать что угодно, не заботясь о последствиях своих писаний. В свою очередь, государство не имело на момент либерализации прессы никакой правовой базы, регламентирующей деятельность СМИ. Первый закон о печати (союзный) появился где-то в конце 1990 года, но просуществовал недолго. Закон о телевидении и радио принят совсем недавно. А законов о гласности и о государственной тайне нет, кажется, до сих пор. Само собой, не скоро была отлажена и судебная практика рассмотрения дел, связанных с деятельностью СМИ.
Старые механизмы общественного контроля над прессой были утрачены, а новые не созданы. Как это похоже на все начинания последнего десятилетия! Главное – объявить, начать, а там – куда вывезет.
Куда же вывезла нас гласность?