Выбрать шрифт:
Россия вступает в новый 1895 год в обстоятельствах необычных, возбуждающих невольное раздумье.
Вот уже несколько лет мы привыкли встречать в каждом новом годе доброго и умного продолжателя работы предыдущего. Наши ожидания или опасения могли представлять новые сочетания, но в основных чертах мы твердо знали предстоящий путь.
Теперь, впервые, после ряда лет ясной уверенности, мы встречаем новый год с раздумьем о самом характере его будущего содержания. Люди моего возраста помнят такие годы, но они бывали так давно, что казались, за последнее время, достоянием истории.
Но и в те годы, в бурную эпоху Царя-Мученика, погибшего очистительной жертвой за грехи своего народа, - положение было несколько иное. Тогда казалось, что нечего было терять. Основы исторической России были так завалены пыльными обломками ее разрушенных фасадов, что их не было уже и заметно. Прошлое казалось несуществующим. Терять в нем, казалось, уже нечего было. А когда нечего терять, - никакое будущее не может особенно смущать, ибо меньше нуля во всяком случае не могло бы принести.
Совершенно иное настроение охватывает современного русского человека при мысли о будущем. Чудотворной силой своего гения Александр III рассеял больные грезы кошмара. Мы снова увидели себя великой исторической нацией. Мы увидели себя не какими-то авантюристами, найденышами истории, не помнящими родства, а почувствовали в своем настоящем тысячелетнюю историю дедов и прадедов, и будущее развернулось перед нами не в виде неизвестной модной картинки, которую принесет почта с парижских бульваров, а в виде логического вывода совокупного труда Мономахов, Дмитриев Донских, Петров и Александров. После долгого периода блужданий мы снова ощутили в себе самостоятельную историческую личность, творящую из своего собственного содержания. Великое будущее русское, великая историческая роль сверкнули перед нами.
Такие надежды рождают чувство ответственности. Превратности будущего могли не тревожить, когда, казалось, нечего было терять. Но потерять то, что показал нам у нас Александр III, эту мысль ум отказывается допустить. Это было бы слишком обидно. Но, не говоря о потере, - даже только не уметь развить полученный талант, - даже только заслужить укор ближайших поколений, которые возобновят покинутое нами дело, с презрительным сожалением о нашей неспособности понять пережитое, - даже эта мысль наполняет душу смущением и стыдом!
Почему, однако, является эта мрачная мысль? Разве с высоты трона не раздается перед нами призыв к великим «заветам»? Разве не пережили мы в октябре и ноябре такого проявления всенародного благоговения перед великой памятью, какого не запомнит русская история. Зачем же смущать себя праздными опасениями, которым нет и не может быть места в действительности?
На это замечу, что я говорю не о правительственной политике; а собственно о настроениях общественных, о работе мысли общественной.
В этом же отношении в современном положении есть одна черта, невольно вызывающая опасения. Царствование Императора Александра III было великим откровением и указанием пути. Оно пробудило национальное чувство и многое ему уяснило. Но оно было столь непродолжительно, что никак не могло путем привычки переродить умы тех многочисленных деятелей образованного класса, которые раньше уже лишились национального русского чувства. Все такие люди, конечно, не могут понять дела почившего Императора. Отказаться же от противодействия ему они могли бы тоже только в том случае, если бы продолжительное развитие этого дела отняло у противников всякие надежды на возвращение вспять, к старым идеям демократического либерализма. Но именно этой продолжительности воздействия и не было нам еще дано. Великий Царь ярко показался, как солнце из разорванных туч, он как бы сказал нам: «Вы видите, что должны делать; видите, что это хорошо, а затем - действуйте, как знаете; свобода вашего произволения не стеснена». И вот Он скрылся, а мы остаемся со своим свободным произволением. Куда же оно поведет нас? Вперед ли пойдем, по заветам своего Государя, назад ли вздумаем вернуться, к лжепророкам XVIII века? Впереди светлое будущее, но оно требует большого труда, самостоятельной умственной силы, его не уяснишь себе по последним статьям заграничных журналов. А назад - ведут такие общедоступные проторенные дорожки затверженных уроков... Что возьмет верх? Дело, положим, погибнуть не может, но сколько ему препятствий поставят попытки возвращения назад, сколько борьбы ему придется вынести с привычками мысли, не имевшими еще времени исчезнуть и замениться более высокими, более сильными?
В этом отношении опасения далеко не праздны. Русскому обществу, напротив, необходимо не убаюкивать себя чересчур розовыми мечтами, а должно сознавать свои силы, которые далеко не так еще окрепли, чтобы предупредить попытки либеральной реакции, которая и проявляется уже действительно. Если в первый момент тяжкой потери напряженность всенародного чувства сковала все отрицания, то уже теперь, через два месяца, мы видим, как повсюду заработала эта либеральная реакция, разнообразными путями стараясь изгладить в умах общества впечатления прошлого царствования. Многие, не становясь в опасную пока прямую оппозицию всенародному чувству, стараются «эскамотировать» [1] его, пуская в ход, например, уверения, будто прошлое царствование велико именно как будто бы продолжение «эпохи реформ», или сводят все заслуги Императора Александра III к его лишь миролюбию [2]. Такие похвалы второстепенным чертам царствования затушевывают главные, помогают забыть самую суть. Иной спросит: да неужели русское общество можно провести таким нехитрым способом? Однако можно считать несомненным, что в целой стране никто не знает общественной способности к пониманию лучше, чем журналисты. Уж если целый ряд органов печати находит возможным в чем-либо уверить публику, то стало быть, есть на это вероятность. В этом отношении ошибка случается у журналистов весьма редко. Но если публику можно уверить даже в том, что царствование Императора Александра III было по существу продолжением предшествовавшего, то в чем же еще нельзя ее уверить, искусно пользуясь разнообразными средствами обмана?
Это вопрос, перед которым самому обществу должно остановиться очень серьезно и внимательно, если оно не желает попасть в весьма постыдный исторический просак. Общество, как всякая масса, легко поддается интригам партий. Даже при большой развитости оно не может иметь такой способности распутывать софистику партий, с какой деятели партийные умеют запутывать самые ясные, казалось бы, вопросы. Общество предохраняется от обмана главным образом не столько пониманием, сколько своим здоровым инстинктом. Мы находимся в одном из тех критических моментов, когда будущее зависит от того, окажется ли напряжение здорового национального инстинкта русского общества выше всякого софистического обморочивания?
Вот какие вопросы теснятся перед воображением при мысли о содержании предстоящего 1895 года. Русскому обществу дано было редкое указание, и теперь ему предстоит показать, как оно им воспользовалось. Когда нашему обществу говорят, будто бы оно преклонилось перед светлым образом Александра III исключительно из-за миролюбия Его, - общественному чувству предстоит проанализировать себя: точно ли только это мы любили в своем Государе? Такие ли точно ощущения мы испытывали в 1875 году, когда с 1856 года миролюбие Императора Александра II давало России уже не 12, а 20 лет, свободных от войны? Когда нам говорят, будто бы мы в Императоре Александре III любили собственно продолжателя реформ Его августейшего родителя, - нам предстоит вспомнить, точно ли так мы плакали и молились в 1881 году, как в только что пережитые октябрьские дни? Не было ли у Императора Александра III еще чего-нибудь, кроме укрепления дела родителя, кроме миролюбия? Если бы Бог продлил дни Его, и он счел наконец своевременным вступить в кровавую борьбу за исторические интересы России, то не возрос ли бы после нее еще более в душах наших Его величественный образ?
Многое должно русскому обществу понять в душе своей, оживленной Императором Александром III. Как оно сумеет это сделать - от этого зависит вопрос, станет оно еще раз или не станет игрушкой либерально-реакционных стремлений.
Попытки подорвать дело прошлого царствования не могут ограничиться одной затушевкой его важнейшего смысла, это годится только для первого шага. Непременно должно явиться и прямое отрицание. Для старых язычников либерализма настоящая минута является тоже критической. Если Россия и теперь, в эту переходную минуту, устоит на новом пути, то через два-три года уже поздно ее будет сворачивать. Если дело 60-70 гг. не проиграно окончательно, если есть шансы на его возрождение, то их должно пробовать теперь... или, может быть, никогда... Старые язычники это понимают и, конечно, не могут совсем пропустить момента, без попытки поправить свои дела.
И вот, в то время, как другие действуют иными способами. «Вестник Европы» (декабрь) уже выступает в доспехах публицистического всеоружия. Порядочно проржавели они, но зато старый рыцарь твердо помнит правило a la guerre comme a la guerre [3]. Иначе, конечно, и нельзя справиться с поставленной им себе задачей: одним ударом снять важнейший упрек с «эпохи реформ» и уничтожить всякий самостоятельный смысл в эпохе 1882-94 годов. Для достижения этого - самое выгодное средство - попытаться изгладить в умах разницу в способах правления до 1881 года и после него. Разница эта в действительности - коренная. Прежний способ логически должен был привести к изменению самого образа правления; новый - возвеличил образ правления до высоты и блеска всемирных. Этот существенный пункт и стал предметом исторических перевираний «Вестника Европы».
«О последних годах царствования Александра II, - уверяет он, - сложилась на нашей памяти целая легенда» (Цитирую с сокращениями.), благодаря которой образовались будто бы «представления, прямо противоречащие действительности». А именно: «Вошло в привычку утверждать, что Россия конца семидесятых и начала восьмидесятых годов, отданная на жертву нестроению и самоуправству, зависимая извне, быстро шедшая к распадению внутри, стояла на краю гибели, а государственная власть стушевалась и потеряла веру сама в себя». Эту-то «легенду» «Вестник Европы» старается опровергнуть. Он уверяет, будто бы все у нас обстояло благополучно. Затруднения обусловливались только «незаконченностью реформ» и разрушительными стремлениями «небольшой группы», преследуемой с величайшей строгостью, но не поддававшейся уничтожению именно вследствие «малочисленности и неуловимости ее членов». В доказательство того, что государственная власть не поступалась своими правами. «Вестник Европы» приводит «ряд мер», принятых правительством в 1878-1879 годах и заключившихся «чрезвычайными полномочиями сначала генерал-губернаторов, а потом Верховной Распорядительной Комиссии».
Таким образом, Россию спасать было не от чего. Требовалось только закончить реформы. Это благое дело и начало было осуществляться «с приисканием других форм общественного содействия»... Но 1881 год помешал завершению реформ, и тут началось новое царствование...
Итак, по «Вестнику Европы», до Императора Александра III, все шло к благополучному окончанию. Что же создало Царствование Александра III? Послушать речей г. Стасюлевича - ровно ничего. «Первый период царствования Императора Александра III был во многих отношениях непосредственным продолжением предшествовавшей эпохи». Это было продолжение тех же благих намерений, только все более ослабевавшее. «Чем далее от источника, тем слабее волны, тем больше количество посторонних примесей»... Что было хорошего, то было наследством предыдущего, стало быть, да и то - ослабевало постепенно. «Одновременно с осуществлением некоторых из числа задач, стоявших на очереди в момент вступления нового Государя, ставятся и быстро выдвигаются на первый план другие цели, и другие в разрезе не только с эпохой диктатуры сердец [4], но и с эпохой великих реформ». В этом и было оригинальное творчество Императора Александра III. Что же тут показывает нам «Вестник Европы»?
Из его изложения выводится одно заключение - что все хорошее было отблеском предыдущего. Остальное - только печально. «Систематические оптимисты, - говорит «Вестник», - затрудняются найти достаточно красок для изображения блестящего состояния, достигнутого Россией в минувшее царствование». «Вестник Европы» ничего подобного не видит. Финансы удовлетворительны, но это покупается на счет народного благосостояния. Страна истощена. «Одного (?) неурожайного года было достаточно, чтобы привести наиболее плодородные области России на край гибели. Пережить неурожай 1891 г. население центральных (?) губерний могло только ценой полного (?) хозяйственного разорения...» Не выписываю всех этих крокодиловых рыданий о народе. Но вообще, по «Вестнику Европы», в результате прошлого царствования все пришло в упадок: крестьянство в самом плохом положении, малоземелье, подати, подавление «протекционизмом», благосостояние можно считать пошатнувшимся и это положение чувствуется народом с каждым годом сознательнее и живее. Одним словом, народу скверно и он недоволен. Школьное дело поставлено плохо. Управление народом - во-первых, плохо, во-вторых, несогласно с общими желаниями. О гражданской равноправности - менее чем когда-либо может идти речь. Деятельность земства ухудшилась и должна все более ухудшаться. Дворянство, несмотря на все о нем заботы, - и недовольно, и действительно находится в очень стесненном положении. Уважение к законности и к человеку - понизилось. «Разрешение законодательных вопросов вне законодательного порядка, многочисленные отступления от действующих постановлений, распространение и обострение дискреционной власти» и т. д., до «непредусмотренных никакими правилами телесных наказаний», - все это не могло укрепить уважения к закону. «Уважение к личности», тоже «подрывалось». «Нетерпимость» ко всему иноверному и инородному возросла... Одним словом, что ни возьми - плохо, слабо, вредно. Правда, при всем этом, «будущее России» не представляется «Вестнику Европы» «мрачным и безнадежным», но потому собственно, что «в ее груди бежит поток живых и чистых, еще немых народных сил» и «эти силы легко могут быть призваны к жизни нашим молодым (?) Государем». Другими словами Россия не погибла еще только потому, что сохранилась возможность упразднить все сделанное покойным Императором.
Вот с какой оценкой эпохи воскресения России либеральный критик решается выступить перед обществом не более, как через месяц после смерти Государя. Остается только спросить, эта несчастная, обездоленная, разоренная и недовольная Россия - что же она оплакивала при кончине Государя? Или она боялась потерять свои бедствия? Почему она приходила в ужас при мысли остаться без Него? О чем плакали на Невском толпы народа, которых настроение так чутко отозвалось в петербургской прессе? Ведь не пресса «агитировала» в народе, а народ повлиял на прессу. Это факт, которого никаким образом не вырвать из страниц славного царствования. Народ, всесословный народ, заговорил тут, как заговорил он в 1812 г., как заговорил в ответ польскому повстанию [5], как, слава Богу и честь русскому народу, всегда высказывается в решительные моменты истории. Почему же так громко, так ясно заговорил он? Что же он почувствовал в своем великом Царе? Свои «бедствия» что ли оплакивал и выражал свое «недовольство»?
Начавши свою оценку со лжи. «Вестник Европы» кончает тем, что, помимо прочих достоинств, - прямо нелепо, лишено искры человеческого смысла. Я позволяю себе употребить слово «ложь», потому что характеристика положения России до 1881 года, которую делает «Вестник Европы», могла бы быть сочтена ошибочной лишь у человека, лично той эпохи не наблюдавшего. Со стороны журнала, подписанного г. М. Стасюлевичем, это не ошибка, а неправда. Но какое бы слово не употребить, во всяком случае, характеристика совершенно неверна, и только это вопиющее искажение действительности дает либеральному журналу возможность отрицать историческую заслугу Императора Александра III. В изложении «Вестника Европы» все неверно, все ложно. Что в годы 1878-81 репрессий было очень много, это несомненно; что тогда громоздили одно чрезвычайное учреждение на другое для борьбы с революционным движением, это тоже факт. Но оба эти факта ничуть не характеризуют силы правительства, а напротив, происходили от его слабости. Правительство не принимало надлежащих мер, решительных, а потому принуждено было потом вдаваться в частичную, ничего не достигающую репрессию. Обыкновенные власти не действовали в надлежащей мере, а потому приходилось создавать на словах «чрезвычайные», а на деле тоже ничего не делавшие учреждения. Правительство было слабо. Это факт. Факт также, что слабость правительства несомненно происходила от того, что оно не решалось твердо выставить самый свой принцип.
Будем говорить без экивоков. Не такой момент. С самого начала «эпохи реформ» между собственно Государем Александром II и господствовавшим слоем образованного общества существовало недоразумение. Государь хотел благоустроить Россию, совершив для этого необходимые реформы, но вовсе не уничтожить самодержавие. Господствовавшие умственные течения общества, напротив, полагали, что благоустроить Россию без уничтожения самодержавия нельзя. Начинать ли с упразднения самодержавия (как думали революционеры) или кончать этим (как думали либералы), - разногласия между различными фракциями передовых течений не шли дальше этого. Упразднение самодержавия - на этой идее они совершенно сходились. Посему монархии нашей угрожали вовсе не одни «небольшие группы» разрушительных наклонностей, неуловимые по самой малочисленности своей. Они были очень уловимы, и с 1863 до 1881 года улавливались сотни раз. Но они снова и снова появлялись, потому что их вырабатывала сама же господствовавшая повсюду либеральная пропаганда. Я не говорю, чтобы либералы хотели именно революции или террора. Но главное зло от этих людей и состоит в том, что они повсюду, по всей Европе, подготавливают революции, сами того не понимая. Они сами не понимают, к чему ведут, какова логика их идей, какова сила разнуздываемых ими страстей. В конце концов, не раз бывало, им и самим рубили головы, да ведь от этого не легче дезорганизуемым ими странам! Люди недальновидные, слабые, блудливые, как кошки, трусливые, как зайцы, они спускают с цепи бурю, с которой потом не их пигмейским силам справиться. Эту роль играли они и у нас. Она была тем страшнее, что они - по своей личной безвредности - допускались даже в самые высокие сферы управления, везде внося деморализацию и обессиливая действия власти.
Вот чем страшно было положение 1856-81 годов. Без сомнения, справиться со злом было можно. Все эти либералы и революционеры, вместе взятые, составляли силу ничтожную, сравнительно с теми громадными национальными силами, которые и по инстинкту, и по сознанию были до мозга костей самодержавны. Стоило опереться на эти национальные силы, и - все иллюзии «революции» моментально бы исчезли в любой из годов от 1866 до 1881 г. Но именно этой решимости опереться на национальные силы и не было в правительстве. Оно не отрекалось от народных идеалов, но не отрекалось и от идеалов передовой интеллигенции. Это роковое раздвоение всецело зависело от либералов, имевших такое влияние на правительство. Таким образом, в духе реформ, в сознании передового мнения самодержавие уже было упразднено как принцип, а однако соответственными учреждениями для правления народной воли не заменялось. И вот от чего происходило революционное движение, охватывавшее вовсе не «небольшие группы» фанатиков, а целые слои господствовавшего образованного класса. По существу у нас бунтовали не потому, что было плохо» а потому, что этого требовала сама идея реформы, как она понималась господствовавшим слоем образованного класса. Но затем, конечно, вечная оппозиция, вечные помехи, вечные мысли не о «ведении дел», а о «реформах» - все это не могло не мешать правильной деятельности правительства, и Россия, несмотря на освобождение своего труда, несмотря на весь подъем своих технических средств и т. д., - оставалась и с расстроенными финансами, и с беспорядочным управлением, и с потрясенным внешним престижем. Внутри же она шла к несомненной революции. Это факт, который грех затушевывать. Я знаю, что доктринеры либерализма воображали (и, как видно, продолжают воображать), будто бы ограничение самодержавия и введение парламентаризма, вообще то, что они называли «содействием общественных сил» и «увенчанием здания», будто бы все это покончит с беспорядками. Они воображают, что не случись страшного дела 1-го марта [6], - они успели бы вырвать у Государя конституцию и сумели бы создать на почве ее твердую власть. Но эти надежды доказывают только их жалкую политическую неспособность. В действительности их конституция удовлетворила бы десяток либеральных земцев, дюжину адвокатов, да полдюжины журналистов, но никак не революционеров и не те массы, которые, утратив в государстве единственный центр доверия, то есть своего самодержавного Царя, стали бы слушать не гг. Стасюлевичей, а настоящих демагогов, агитаторов, которые сумели бы обратиться к страстям толпы. Этого способны не понимать только гг. либералы.
Не выступая (по каким бы то ни было причинам) с ясной самоуверенной и решительной программой самодержавия, наше правительство времен 1878-81 годов было слабо и не могло не быть слабым. Когда, наконец, оно решилось «призвать к содействию» так называемые общественные силы, то есть упомянутые две-три дюжины земских, судейских и журнальных краснобаев, - оно было накануне шага рокового, без сомнения, даже для личности Царя-Мученика в высшей степени рискованного. Ибо, конечно, никакой монарх, ни при какой участи, не может позавидовать судьбе Людовика XVI...
Вот каково было положение. Это не «легенда», а действительность. Эта действительность тем более прискорбная, что в то время, когда горсть верхнего слоя готовилась совершить свою узурпацию, - миллионы и миллионы русских ее не желали. Миллионы и миллионы русских ничего знать не знали и знать не хотели, кроме самодержавия. Поэтому за конституционный переворот стали бы почти исключительно не русские элементы России. Они бы стали опорой новой власти, нового государства. Это был бы переворот не только государственный, но и национальный, сулящий России самые страшные потрясения и потери, ибо русский народ, конечно, не потерпел бы своего унижения без самого упорного противодействия.
Призрачность опасных требований, волновавших все царствование Царя-Мученика, ясно постиг своим проницательным взглядом преемник его. Он твердо сказал, что не допустит никакого ограничения самодержавия, он начал править как самодержец - и сразу все рассеялось, как дым. Либеральные статьи и «земские» адресы - оказались, как они и есть, простой бумагой. Все «диктаторы» сердца, так вплотную было окружившие Царя-Мученика, - оказались, конечно, не сильнее какого-нибудь канцелярского служителя. Чтобы разогнать их - стоило только сказать решительное слово. А действительная народная воля России радостно встрепенулась при первых же звуках твердого Царского голоса, и с каждым шагом самодержца миллионы окружали его все более блестящим ореолом своего доверия и благодарности.
Став твердо самодержцем, ясно заявив, что своего принципа Он не уступит, почивший Государь - тем самым призвал к жизни национальный дух русских, и это открыло перед ним и перед Россией целую программу действий, которая, сохраняя все русское в реформах Императора Александра II, должна была упразднить в них все примеси нерусского духа. «Вестник Европы» говорит явную неправду, будто бы деяния почившего Государя - ничего хорошего не дали. Это не правда. В общей сложности Его царствование создало очевидно для всех блестящее, небывало блестящее положение. Конечно, многое еще предстояло сделать, многое Им посеянное, должно созреть. Но никакие софизмы не сумеют показать в истории чего-либо равного этому волшебно быстрому переходу от истощения, беспорядка и состояния неуверенности к положению столь изумительно великому, твердому и благоденственному. Если бы парламент, явившись в 1881 году, довел Россию до сотой доли такого величия, чего бы не закричали конституционалисты о благодетельности их образа правления!
На беду господ кандидатов на парламентские должности великое дело умиротворения и устроения России, ими расшатанной, было совершено не ими, а Самодержцем. Они кричали, будто бы Россия не справится со своими политическими и финансовыми затруднениями без «общественного содействия» конституции. Они повторяли в 1878-81 годах те же фразы, которые за сто лет перед тем погубили Людовика XVI и французскую монархию. Император Александр III презрел эти фразы, выражавшие глупость одних и измену других. Он сделал все Сам, и только потому мог сделать, что взялся делать Сам.
Теперь «Вестник Европы» тщательно собирает все, что только может возбудить сомнение в благотворности прошлого царствования. Он говорит о якобы обеднении и разорении народа как следствии политики прошлого царствования. Разумеется, всегда были, есть и будут на свете бедствия и несовершенства. Но чтобы оценить способности «Вестника Европы» в критике правительственных действий, должно вспомнить, что свои фразы о разорении России он повторяет с первого года своего рождения. За все время царствования Александра II, «Вестник Европы» точно так же только и говорил о разорении и обеднении народа. Он еще в 1871 году писал: «Если мы вспомним, что доходы наши возвышаются преимущественно от возвышения налогов, и притом таких, которые оплачиваются беднейшим классом народа, что не может и не должно продолжаться, то невольно приходишь к неутешительному выводу» («Десять лет реформ»). Угодно «Вестнику», чтоб я воспроизвел его критику царствования Александра II? Читатели увидят, что порицатель прошлого царствования и в эпоху 1861-71 годов на каждом шагу все осуждал. Все было и тогда скверно. Он и тогда делал только самые «неутешительные предсказания» полного истощения сил. Он еще в 1870 году, после глубокомысленных ученых изысканий, говорил: «На этом основании мы никак не думаем, чтобы цифра наших доходов могла возрастать в такой же пропорции...». Знаете ли, читатель, сколько тогда было доходов? Ровно 457,000,000, при дефиците 10 миллионов. А ныне? Ни более ни менее как 1,045,000,000, с избытком в 98,000,000 руб. Вот чего стоят предвидения «Вестника Европы», вот какого внимания со стороны общества заслуживает его критика действий правительства...
Я долго, слишком долго, остановился на этом журнале, который внешне деланной серьезностью прикрывает пустоту и ничтожность своей мысли и политических способностей. Но в настоящее время, когда судьба России зависит от того, насколько мы окажемся способными сохранить и развить великие заветы великого Государя, спасшего Россию из бездны, над которой она стояла, - обществу необходимо быть настороже. Теперь все «старые язычники» напрягут все силы, чтобы затуманить общественное сознание, чтобы свести Россию с блестящего пути, который является таким убийственным изобличением лжи их политических принципов. Нельзя, поэтому, не напоминать обществу, что ни одному слову этих людей ныне нельзя верить без тщательной проверки.
Мы находимся теперь в самом критическом, решающем моменте своего развития. Что возьмет верх? Старые ли доктрины политического и социального разложения, национальный ли дух устроения, воскрешенный великим царем? Серьезная ответственность лежит теперь на русском обществе, ибо если оно после Александра III снова попадется в те же ничтожные сети, то нет уже ему оправдания перед судом истории.
Пожелаем же, чтобы новый 1895 год явился первым годом нашего сознательного движения по пути, указанному гением Воскресителя России. До сих пор мы шли за Ним, подчиняясь обаянию Его. Теперь первый раз мы должны показать, что мы достойны Его призвания, что и без Него мы уже не собьемся с пути. Да будет же 1895 год свидетельством зрелости, с которым Россия вступит в новый период своей истории.