Выбрать шрифт:
Холодная война была идеологической, и, чем больше в ней со стороны Запада проявлялись антирусские тенденции, тем больше поводов это давало КПСС опереться на народный патриотизм (хотя и в меньшей степени, чем этого требовала советско-германская война). Разумеется, это был "советский патриотизм", по-прежнему паразитировавший на русских христианских качествах, но яростно отвергавший их источник – Бога. Показательной иллюстрацией этого может служить "Моральный кодекс строителя коммунизма" (1961), утверждающий любовь к Родине, преданность, трудолюбие, непримиримость ко злу, братскую солидарность с угнетенными, взаимопомощь («каждый за всех, все за одного»; «человек человеку друг, товарищ и брат»)... Но все это, разумеется, исключительно ради дела коммунизма.
То есть русские ценности и особенности, на которых паразитировал сталинский коммунизм, стали ему столь необходимы для продолжения существования, что режим с этой целью продолжил их поощрение в той же коммунистической упаковке – причем в брежневский застойный период заметно больше, чем в яростно богоборческий хрущевский.
С другой стороны, и в народе нашлись силы, которые пытались связать эти ценности с их Божественным истоком, старались расширить дозволенные рамки патриотизма на всю русскую историю, хотя и в рамках тактической лояльности советскому строю. Это было движение, которое подобно диссидентскому "Соблюдайте собственную конституцию и права человека!" пыталось в рамках разрешенного советского патриотизма добиться соблюдения исторических прав русского народа и Православия. "Русской партией" это движение стали называть далеко не сразу, да и поначалу это были стихийные ростки, пробивавшиеся из-под треснувшего марксистского бетона во многих местах.
Разумеется, в отличие от западнического диссидентства, русское инакомыслие не только не пользовалось поддержкой Запада, его СМИ и правозащитных организаций, но и постоянно подвергалось либо замалчиванию, либо очернению (особенно в годы "перестройки"). Западные советологи видели в этом самый опасный вариант политики КПСС, укреплявший режим наподобие сталинской национал-большевицкой мутации в годы войны. При этом советологи закрывали глаза на то, что и диссиденты-западники в целях самозащиты маскировались под "идеалы социализма", но в такой же маскировке многих патриотов не желали видеть подобного тактического приема.
А ведь русское движение 1960–1980-х годов было лишь внешне похоже на сменовеховство и сталинский национал-большевизм, ибо импульс этого движения исходил уже не столько от компартии, с целью оседлания народа, сколько от ведущего слоя русского народа, и был в сущности направлен против марксистской идеологии в гораздо большей мере, чем западническое диссидентство.
Западническое движение было одним из факторов Холодной войны и в этом масштабе, вольно или невольно, стало "пятой колонной" мiровой закулисы. Русское же патриотическое инакомыслие стремилось избавиться от марксизма не любой ценой, а исключительно путем возрождения России и противостояло не только КПСС, но и мiровой закулисе, и ее "пятой колонне", и приведенным выше мстительным сценариям Гиндина и Маркиша. Тем самым эта русская оппозиция не была исключительно послевоенным явлением, а имела своими предшественниками те русские силы, которые на протяжении всего ХХ века боролись с теми же врагами: это были и черносотенцы, и восстававшие в 1920-е годы православные крестьяне, и монархический Земский Собор генерала Дитерихса, и русская православная эмиграция, стремившаяся поддерживать своих единомышленников на родине. (Хотя, к сожалению, участники русского движения в послевоенном СССР не всегда сознавали эту преемственность и мiровую расстановку сил; поэтому оно не было ни однородным, ни безошибочным – почему и проиграло западникам при крушении коммунистического строя.)
Истоки русского патриотического инакомыслия в послевоенный период можно тоже проследить и по подпольным группам, и по открытому движению. Воспользуемся для этого, с одной стороны, самиздатскими и эмигрантскими изданиями, с другой – недавней монографией Н.А. Митрохина о "Русской партии"[84], в которой прослеживается становление этого движения на разных социальных уровнях. (Однако сразу отметим, что ее автор-демократ в целом примитивизирует истоки и идеи русского патриотизма, сводя его к "ксенофобии" и "этнонационалистической мифологии"; он не имеет понятия о Православии и соответственно допускает поверхностные обобщения, объединяя в одно целое всех разношерстных патриотов без духовного анализа их совершенно разных позиций.)
В числе подпольных групп на первом месте можно отметить уже упоминавшийся ВСХСОН (1964–1967; после отсидки лагерных сроков многие его члены включатся в открытую деятельность патриотов). Его идейные поиски шли в русле социального христианства под влиянием Бердяева и других авторов "религиозного возрождения" начала ХХ века (из-за чего православные историософские координаты не были учтены в должной мере); в политическом плане организация ставила целью захват государственной власти. Были и группы менее известные, такие, как "Народно-демократическая партия" (1955–1958, около 10 человек), "Российская национально-социалистическая партия" (1956–1958, около 20 человек) и другие.
К полуподпольным кружкам (каких было немало в студенческо-гуманитарной среде) можно в виде примера отнести группу выпускников филологического факультета МГУ и их друзей: В.В. Кожинов, П.В. Палиевский, С.Ю. Куняев, О.Н. Михайлов, С.Н. Семанов и др. – Митрохин называет их «молодыми православными антикоммунистами»[85], хотя сами они таковыми себя не считали (это мы увидим далее). Или кружок националистов при Университете молодого марксиста (1963–1965, В.И. Скурлатов и др.), распространявших в 1965 году "Устав нрава" (правда, на языческо-фашистской основе, совсем не православной).
По отмеченным уже причинам (чрезвычайно ограниченные возможности подполья при тоталитаризме) подобные подпольные или полуподпольные кружки не могли оказать влияния на положение в стране; скорее сами они были определенным результатом открытой деятельности патриотических сил на официально терпимом уровне.
В числе таких активных сил следует прежде всего отметить писателей-почвенников. Они, в отличие от шестидесятников-западников, старались не только разоблачать преступления партии, но и восстанавливать русские культурные традиции, а тем самым и христианские нормы нравственности: например, Ф.А. Абрамов (трилогия "Пряслины", 1958–1973), В.И. Белов ("Привычное дело", 1966; "Плотницкие рассказы", 1968; "Кануны", 1972–1976; "Лад", 1979–1981), В.А. Солоухин ("Письма из Русского музея", 1966; "Черные доски", 1969), В.Г. Распутин ("Деньги для Марии", 1967; "Последний срок", 1970; "Живи и помни", 1975; "Прощание с Матерой", 1976), Д.М. Балашов (начавший с 1975 года печатать исторические романы под общим названием "Государи Московские"), В.А. Чивилихин (роман-эссе "Память", 1978–1984) и др.
Поскольку эти писатели болели судьбами наиболее русской части народа – деревни, сохранившей русский характер и традиции, критики стали их называть "деревенщиками". И хотя это словцо было им приклеено как пренебрежительное – со временем оно, под внутренним воздействием их искреннего талантливого творчества, потеряло этот оттенок. Деревенщики качественно углубили нравственный прорыв в области отхода от "соцреализма", возвращая обществу традиционные критерии добра и зла; тиражи их книг исчислялись многими миллионами, имелись в любой библиотеке и были доступны каждому. Деятельность этих писателей продолжилась и после прекращения "оттепели" и стала главным культурным достижением 1950-1980-х годов. Большинство из них стали также активными участниками русского патриотического движения. (Хотя надо признать, что некоторые известные деревенщики, как, например, С.П. Залыгин и Б.А. Можаев, предпочитали быть писателями, а не общественными деятелями. А бедный В.П. Астафьев, сломленный после неудачной полемики по еврейскому вопросу с Н. Эйдельманом, в годы "перестройки" сполз в лагерь разрушителей России – возможно, из-за безверия...)
Некоторые идеи русских патриотов все заметнее появлялись и в виде публицистики на страницах журналов "Молодая гвардия", "Наш современник", "Огонек", "Москва", в книгах издательства "Молодая гвардия" (хотя, конечно, в общем совпатриотическом русле этих изданий).
В мае 1964 года под влиянием этих литературных, художественных и историко-искусствоведческих кругов создается клуб "Родина" в защиту памятников старины, положивший начало целому движению. Его стремительный рост начинается после серии таких статей, как, например: "Берегите святыню нашу" Л.М. Леонова, П.Д. Корина и С.Т. Коненкова в журнале "Молодая гвардия"[86]. Этот журнал под редакцией А.В. Никонова становится оплотом русских патриотов, пытающихся расширять границы дозволенного. В 1966 году оформляется Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры (ВООПИиК), его лидером был П.Д. Барановский, архитектор с дореволюционным стажем; активное участие приняли архитектор М.П. Кудрявцев, искусствовед В.А. Десятников, художники И.С. Глазунов и П.Д. Корин, писатели В.А. Солоухин и О.В. Волков, академики Б.А. Рыбаков (историк) и И.В. Петрянов-Соколов (химик), журналист В. Песков, певец И.С. Козловский и десятки других известных всей стране деятелей.
Руководители общества (30–50 человек) в 1967–1972 годах проводили регулярные собрания, названные "Русским клубом", для них были характерны «антикоммунистическая настроенность... русский национализм и ксенофобия в отношении Запада», некоторые были монархистами, – так характеризует их Митрохин; «участниками РК были заложены идейные основы концепций, которые русские националисты предложили обществу в эпоху перестройки»[87]. Правда, единство взглядов у них было лишь в области обороны от грозящих опасностей; единой же и верной положительной цели (которой могло быть только восстановление православной государственности) у большинства участников движения, к сожалению, не выработалось ни тогда, ни в годы "перестройки". Но актив движения, конечно, был наиболее организованной и действенной русской силой в тех условиях, заслуживающей глубокого уважения.
Через пять лет Общество охраны памятников насчитывало 6 миллионов членов и имело активные группы по всей стране[88]. Разумеется, Общество избегало идейно-политических конфликтов с властями, но вело открытую "культурно-экологическую" войну с теми кругами, которые губили русскую природу и при Хрущеве возобновили уничтожение русских архитектурных памятников и храмов, особенно в Москве. Как пишет Митрохин, «евреи составляли значительную часть среди ведущих московских архитекторов, в том числе ответственных за разработку и реализацию Генерального плана развития города»[89] – и вину возлагали прежде всего на них (Посохин, Лунц и др.). В том числе вину за разрушение исторических храмов для строительства "современных" шедевров из бетона и стекла – близ Красной площади в Зарядье (под гостиницу "Россия") и даже в самом Кремле (под Дворец съездов), снос части арбатских кварталов для строительства Калининского проспекта – "вставной челюсти Москвы"... Во всех этих проектах очень показательна для правящего слоя смесь ненависти к русской истории и комплекса неполноценности перед Америкой с ее функциональной архитектурой небоскребов.
Борьба "Русской партии" на таком уровне, конечно, не могла бы развиваться без терпимого, а порою и покровительственного отношения к ней части партаппарата, – пишет Митрохин и приводит подтверждения, с нашей точки зрения преувеличенные. Ибо здесь совпадали лишь тактические интересы разных сил, которые вряд ли уместно объединять под общим понятием "Русской партии".
Как уже было отмечено, с самого начала брежневского периода в КПСС начинается борьба между либералами и сталинистами, которая включала в себя также борьбу между интернационалистами-космополитами и национал-большевиками. Первые, используя антисталинские документы ХХ и ХХII съездов КПСС, по-прежнему стремились распространить осуждение также и на сталинский "русский шовинизм". Вторые, противясь этому и почувствовав новые возможности, стремились реабилитировать русский патриотизм, также не отделяя его от фигуры Сталина, ибо нуждались в нем как "национальном вожде, выигравшем войну" (а в пылу полемики преувеличивали его "заслуги"). Особенно это проявлялось у писателей-фронтовиков: у влиятельных в Союзе писателей СССР М.Н. Алексеева, Ю.В. Бондарева и др. Получалось, что и для одних и для других сталинизм оказался равнозначен русскому патриотизму, что искажало суть противостояния не в пользу патриотов.
В то же время и бόльшая часть руководства КПСС (сам Брежнев тоже выступал в роли "фронтовика": он ведь "воевал" политруком в высоких чинах) была заинтересована в поощрении военного патриотизма, ибо, повторим: в войне интересы партии и народа впервые совпали в деле обороны. Это, как и патриотические потребности Холодной войны, было главной причиной покровительства русским патриотам сверху, – но, разумеется, в первую очередь патриотам-сталинистам. За рамки военного патриотизма советского периода верховное покровительство выходило лишь в том случае, когда в один ряд ставились, например, победы под Полтавой и Сталинградом. Другой причиной покровительства было общее для патриотов и власти антизападничество в Холодной войне, неприязнь к описанной выше "пятой колонне" и недоверие к еврейскому "бродильному ферменту" в целом. Вот в чем были весьма прагматичные (психологические, но не идейные) причины совпадения интересов.
Митрохин отмечает, что журнал "Молодая гвардия" и одноименное издательство тогда поддерживала "группа Павлова" – первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Она начала складываться в первой половине 1960-х годов, причем ее патриотизм был явно национал-большевицкий (например, в 1964 году С.П. Павлов обрушился на Солженицына). Далее Митрохин отмечает, что к 1967 году «часть ее продолжала оставаться на позициях антисемитского "красного патриотизма"... Другая часть "павловцев" под влиянием ностальгически настроенных монархистов (в первую очередь И. Глазунова...) стала исповедовать комплекс идей, которые можно назвать "православно-монархическими" или "белогвардейскими". К концу 1960-х последнее направление стало доминировать в "группе Павлова"»[90]. Она, по мнению Митрохина (который понятие "православный монархист" готов применить к каждому незападнику и несталинисту), была связана с патриотами в Союзе писателей, армейскими "красными патриотами" в структуре политруков (Главпур А. Епишева) и даже с "группой Шелепина" в высшем партаппарате в опоре на органы госбезопасности.
А.Н. Шелепин был председателем КГБ (1958–1961), затем секретарем ЦК КПСС (1961–1967) и членом Политбюро (1964–1975); его соратники: В.Е. Семичастный (председатель КГБ, 1961–1967), П.Н. Демичев (секретарь ЦК КПСС по идеологии, 1961–1974), В.И. Степаков (зав. отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС, 1965–1970), Н.А. Михайлов (председатель Госкомитета по печати, 1965–1970), Н.Г. Егорычев (председатель Гостелерадио, 1964–1970), Л.Н. Толкунов (главный редактор "Известий, 1965–1976) и другие аппаратчики – всего более 30 человек с национал-большевицкими взглядами.
Однако они вряд ли могли покровительствовать "православным монархистам" или "белогвардейцам" в русском движении. Скорее наоборот: они были в основном пассивным объектом просветительской деятельности "Молодой гвардии", которая «свою главную ставку делала на просвещение верхов (точнее, "подверхов")», – пишет Семанов: «Здесь была обширная и благоприятная среда: все, кто не сподобился жениться брежневским образом и не облучен влиянием "премудрых", то есть громадное большинство правящего сословия, оказались чрезвычайно восприимчивы к идеям народности, порядка, традиционности, неприятия всякого разрушительного модернизма... Большинство русской интеллигенции в 70-е годы осталось так или иначе в русле космополитического либерализма. Однако наш адресат в ту пору был политически правилен: минуя основные круги интеллигенции, мы обращались к средним слоям Партии, а также к Армии и Народу... там меньше влияла марксистская догма» [91].
Верховным же "покровителям", о которых пишет Митрохин, Семанов дает такую характеристику: «В Москве сплетничали тогда, что нам-де помогают Полянский, Шелепин и другие. Это совершенно неверно, никто из "старых молодогвардейцев" не только с этими персонами, но и их служащими не встречался». Группа Шелепина–Мазурова–Полянского пыталась лишь противодействовать прозападным и либерально-еврейским кругам в аппарате, но «никакой связи с молодыми русскими патриотами не установила... Все они оказались не политиками, а просто аппаратчиками. Они не имели опоры в обществе и проиграли»[92].
Шелепин был одним из организаторов свержения Хрущева и, как утверждает Арбатов, метил в преемники "временной фигуры" Брежнева. Так это было или же такой слух донесли до ушей Брежнева соперники Шелепина, но из-за этого в 1967 году "группа Шелепина" потеряла влияние (а вместе с ним и "группа Павлова" в комсомоле), Семичастного на посту председателя КГБ сменил Андропов, который «быстро и однозначно встал на позицию поддержки Брежнева... включился (конечно, осторожно – по тогдашним правилам аппаратной игры) в борьбу за формирование политических позиций нового лидера... он мог играть по ряду вопросов роль противовеса негативным давлениям»[93] (негативным с точки зрения еврея-западника Арбатова).
Заметим, что Андропов был «этнически чистокровным евреем» (отец – В. Либерман, мать – Е. Файнштейн), хотя «предпринимал вполне серьезные меры, чтобы скрыть свое национальное происхождение»[94]. И Брежнев был женат на еврейке – это могло для Андропова иметь значение как раз в противостоянии русскому национализму. В 1970 году соратники Шелепина были переведены на второстепенные должности, а Андропов ввел в круг помощников Брежнева (готовивших ему доклады и тем самым имевшим большое влияние на разработку политики; многие из них были евреями) таких людей, как Г.А. Арбатов, Н.Н. Иноземцев, А.Е. Бовин (будущий посол РФ в Израиле), В.В. Загладин, Г.Х. Шахназаров, С.А. Ситарян, Б.М. Сухаревский, А.А. Аграновский и др.; их единомышленником был также новый исполняющий обязанности заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС А.Н. Яковлев[95].
Помимо главного покровителя, Андропова, «высокопоставленными покровителями либеральной группировки были Г.Э. Цуканов – руководитель секретариата Л. Брежнева и А.М. Александров-Агентов – помощник Брежнева по международным делам, а также кандидат в члены Политбюро в 1972-1986 гг., секретарь ЦК КПСС в 1961-1986 гг., руководитель Международного отдела ЦК КПСС Б. Пономарев» (первые два – евреи, последний женат на еврейке, как и главный идеолог-интернационалист и ненавистник Церкви Суслов[96]). Пономарев, кстати, был начальником Андропова до его возглавления КГБ. В числе влиятельных либералов в аппарате ЦК КПСС, единомысленных с группой Андропова, фигурируют также Е. Амбарцумов, Б. Грушин, Ю. Карякин, О. Лацис, В. Лукин и др., которые ранее работали в редакции журнала "Проблемы мира и социализма" в Праге, и старались перенести в СССР дух "пражской весны"[97].
Из воспоминаний Арбатова явствует, что все эти деятели пользовались покровительством Андропова (например, Арбатова он «прикрывал от наветов и доносов... даже показывал, давал читать») и взаимной круговой порукой, договариваясь об общей тактической линии по отношению как к Западу, так и к консерваторам – «против национализма и активизировавшегося великорусского шовинизма». Арбатов свидетельствует и о том, что в серьезных вопросах Андропов порою лишь прикидывался консерватором: «он это делал скорее из тактических соображений, остерегаясь дополнительных конфронтаций с коллегами по Политбюро... Не вызывает сомнений правильность того, что он согласился возглавить КГБ в 1967 году – уступать этот стратегически важный пост неизвестно кому было просто опасно». (В этом свете следует оценивать и утверждение Митрохина, что Андропов благожелательно относился к русским националистам и лишь в 1982 году, получив всю полноту власти, "странным образом" стал бороться с ними.) Диссидентов он сажать не хотел и «в меру возможностей этому противостоял. Отчасти по убеждениям... А отчасти... потому, что был осторожен, усвоив урок ХХ съезда»[98].
В связи с этим напомним, что сразу же после назначения на пост главы КГБ Андропов создает в нем знаменитое 5-е управление для «борьбы с идеологической диверсией», то есть с инакомыслящими. Почти все время его возглавлял андроповский выдвиженец Ф.Д. Бобков (после падения власти КПСС этот генерал КГБ, видимо, не случайно, а в согласии со своими убеждениями стал одним из руководителей службы безопасности банкира Гусинского, председателя Российского еврейского конгресса). Бобков тоже признавал позже, что Андропов «спокойно смотрел на существование инакомыслия и считал это явление закономерным», он даже покровительствовал таким "вольнодумцам" в области культуры, как, например, публицисту Л. Карпинскому[99]. Бобков в этом следовал шефу. Разумеется, все покровительствуемые были западниками; в их числе также поэт И. Бродский (которому глава КГБ дал «возможность творчества за границей»), режиссер Ю. Любимов (именно глава КГБ дважды предотвратил закрытие его театра на Таганке), авторы альманаха "Метрополь" и особенно поэт Е. Евтушенко, который мог лично звонить Андропову, объездил множество стран с выступлениями, не наказывался за провоз порнографической и даже эмигрантской политической литературы и был награжден орденом Трудового Красного Знамени[100]... О том, как Андропов и 5-е управление Бобкова относились к инакомыслящим-патриотам, скажем далее.
Как уже отмечалось, чехословацкий кризис 1968 года (к тому же тогда был разгар советско-американской войны во Вьетнаме) испугал Брежнева и бόльшую часть Политбюро возможным повторением того же дестабилизирующего влияния в СССР со стороны инакомыслящих, поэтому их движение было решено подавить. Похоже, Андропов не смог этому противостоять, но ему как главе КГБ удалось отвести удар от одних только либералов-западников: в 1970 году был уволен не только редактор демократического "Нового мира" Твардовский, но и редактор патриотической "Молодой гвардии" Никонов, редакции русских издательств и Общество охраны памятников были подвергнуты идеологической чистке – хотя от этих патриотических кругов угроза строю, подобная чехословацкой, не исходила.
В марте 1972 года началась кампания против национализма как "буржуазного явления", в том числе в республиках. В результате, пишет Митрохин, был повышен в должности «один из немногих критиков этнонационализма в аппарате ЦК КПСС Б. Пономарев», а министр грузинского МВД Э. Шеварднадзе (прославившийся пытками заключенных), стал первым секретарем ЦК Компартии Грузии. Удар по русским националистам тогда попытался нанести единомышленник Андропова – А.Н. Яковлев в нашумевшей статье "Против антиисторизма"[101]. «Яковлев последовательно боролся с русскими националистами. Без его участия не обошлось снятие в 1970 году с постов главных редакторов основных изданий русских националистов»[102], теперь же он фактически призвал к репрессиям против них. Но, видимо, перегнул палку, ибо вскоре был отправлен послом в Канаду. Возможно, в этом сыграли роль протесты писателей с участием М. Шолохова и секретаря ЦК КПСС Демичева, ознакомившего с этими протестами Политбюро. Осторожный Брежнев решил не ссориться с советскими классиками, а осторожный Андропов – не перечить Брежневу .
Тем не менее русских националистов верхи партии не особенно жаловали, что проявлялось и в ограниченной возможности подписки на их издания: на "Наш современник" – только на территории РСФСР, тогда как на "Новый мир" или "Юность" – по всему СССР (и их тиражи были больше).
«После 1970 года и до середины 1980-х годов русские националисты не имели в Политбюро и Секретариате ЦК КПСС оформленных групп поддержки, аналогичных "группе Шелепина"»[103], – признает Митрохин. Хотя называет в числе покровителей (в основном помогавших национал-большевикам в издании книг) таких, как Д.С. Полянский (член Политбюро, 1960–1976), П.М. Машеров (первый секретарь Белоруссии, 1966–1980, погиб в автокатастрофе, видимо, подстроенной), В.И. Воротников (член ЦК КПСС 1971–1983, член Политбюро 1983–1990), М. Зимянин (секретарь ЦК КПСС 1976–1987), Б.И. Стукалин (глава Госкомиздата 1970–1982, зав. отделом пропаганды ЦК КПСС 1982–1985), В.В. Воронцов (помощник Суслова), Г.Г. Стрельников (с 1974 года замминистра культуры Демичева).
Тем не менее русские идеи (в смеси с национал-большевицкими) ширились частично в прежних официальных изданиях (несмотря на их чистки), частично в новых: "Наш современник" (главный редактор С. Викулов, 1968–1989), "Огонек" (А. Софронов, 1953–1986), "Москва" (М. Алексеев, 1968–1990), "Техника молодежи" (В. Захарченко, 1945–1985), "Молодая гвардия" (А.С. Иванов, 1972–1990-е), "Человек и закон" (Семанов, 1975–1981), "Комсомольская правда" (В.Н. Ганичев, 1978–1980), "Роман-газета" (Г.М. Гусев, 1978–1980, затем Ганичев), "Советская Россия" (В. Чикин), "Литературная Россия" (Ю.Т. Грибов); в провинциальных журналах: "Север" (Петрозаводск), "Волга" (Саратов), "Подъем" (Воронеж), "Дон" (Ростов–на–Дону), "Сибирские огни" (Новосибирск), "Байкал" (Иркутск), "Дальний Восток" (Владивосток); в книгах издательств "Молодая гвардия" (Ганичев, 1968–1978; заведующий патриотической серией "Жизнь замечательных людей" Семанов, 1969–1975), "Воениздат" (директор В. Рябов), "Московский рабочий" (Н. Елисов).
Перечисляя их, Митрохин вновь отмечает, что в эти годы им покровительствовали некоторые сотрудники аппарата на уровне уже не СССР, а РСФСР, такие, как Ю.С. Мелентьев (министр культуры РСФСР 1974–1990) и особенно Г.М. Гусев (в 1969–1978 годах сотрудник отдела культуры ЦК КПСС, в 1984–1990 помощник по культуре и затем руководитель секретариата председателя Совета министров РСФСР)[104]. Но судя по все тому же спектру поддерживаемого русского движения (от скрывающих свои взгляды православных монархистов-антикоммунистов до не скрывающихся сталинистов) и поддержка была все той же, описанной выше, а обобщения Митрохина все так же неточны.
Лидером "православно-антикоммунистического" направления в 1970–1980-е годы Митрохин называет Ганичева, а также в числе идеологов: Кожинова, Палиевского, Чивилихина[105]. Хотя сам Ганичев ныне свидетельствует иное: «мы и красных воспринимали прежде всего как русских, а у беляков была – Антанта»[106]. Об "антикоммунистических" взглядах Куняева можно судить по его нынешнему членству в ЦК КПРФ. Причисленный Митрохиным к "антикоммунистам" Семанов более точен: он называет таковыми в "Русской партии" Глазунова, Солоухина и Шафаревича и замечает, что считать все движение антикоммунистическим «совершенно неосновательно», ибо большинство в нем «защищали Советскую власть» от прозападных сил в ЦК КПСС и осуждали Солженицына; "Русская партия" придерживалась «православно-государственной линии... или государственно-православной, что, может быть, точнее»[107]. То есть Православие для большинства даже этого православного фланга, видимо, имело скорее традиционно-государственное и культурно-этнографические значение, а не духовное. Подлинных православных монархистов-антикоммунистов Митрохину следовало бы искать в церковных кругах, чего он практически не делает; впрочем в открытой общественно-политической деятельности они тогда почти не участвовали.
Сталинисты же группировались вокруг журнала "Москва" М. Алексеева – бывшие фронтовики, связанные с нараставшим при Брежневе культом Великой Отечественной войны. Митрохин приводит такую оценку Семанова: в 1970-е годы «наибольшей склонностью в сторону Сталина отличались О. Михайлов, А. Никонов, С. Семанов, Г. Серебряков, В. Чалмаев, Ф. Чуев... Осторожно высказывались В. Ганичев, В. Кожинов, А. Ланщиков, П. Палиевский, Ю. Селезнев и В. Чивилихин. Резко отрицательные суждения были у В. Астафьева, В. Белова, И. Глазунова, С. Викулова, М. Лобанова и В. Солоухина»[108].
Но особых разногласий между ними не было, ибо общность интересов правых и левых патриотов преобладала при наличии общего врага: прозападной диссидентской оппозиции и ее покровителей. Показательно в этом отношении коллективное письмо М. Алексеева, С. Викулова, В. Чивилихина и других писателей с критикой "Нового мира", поддержанное всеми патриотами[109].
Было и третье, обособленное, направление патриотизма – языческо-фашистское: В.И. Скурлатов, А.М. Иванов (псевдоним – Скуратов), В.Н. Емельянов. Для них понятие "русской крови" было важнее русского духа; Православия эти критики сионизма не знали и считали христианство "еврейской провокацией", ослабившей русский дух. Политически они были ближе к сталинистам, чем к монархистам.
В это время, именно потому, что надежды на поддержку сверху исчезли, часть православных патриотов, не надеявшихся сделать карьеру, решает использовать те же методы, что и открытое диссидентское движение, – но, разумеется, с иным идейным содержанием. Эти патриоты объединились вокруг журналов "Вече" (1971–1974, десять номеров) и "Земля" (1974–1975, два номера). Их издавал В.Н. Осипов (ранее отсидевший 7 лет, 1961–1968, за участие в молодежных собраниях у памятника Маяковскому); за издание этих журналов Осипов был в 1974 году вновь арестован и осужден на 7 лет лагерей и 5 лет ссылки. Им на смену пришел "Московский сборник" (1975–1978, редактор – Л.И. Бородин, отсидевший 6 лет за ВСХСОН, 1967–1973; в 1982 году был осужден на второй срок: 10 лет лагерей и 5 лет ссылки).
Ширится подобная деятельность и в православных приходах. Например, архимандрит Тихон (Агриков) пытался сделать Троице-Сергиеву лавру центром притяжения для православных деятелей, но был изгнан. Много патриотов собирается вокруг священника Димитрия Дудко, крестившего ежегодно до 400 взрослых, публиковавшего статьи и книги за границей (где его права и интересы представляли сотрудники издательства "Посев") и издававшего в 1978–1979 годах газету "В свете преображения" (он, еще будучи семинаристом, был арестован и также отсидел в лагерях с 1945 по 1956 год по политическому обвинению).
Все эти издания имели первоначальные тиражи не более 50 экземпляров. В русской эмиграции их тогда перепечатывало издательство "Посев" тиражами около 2000 для засылки в СССР[110]. В 1981–1982 годах литературу от "Посева" получала группа В. Бурдюга, размножавшая ее в Москве. Разумеется, эти издания были доступны лишь в кругу единомышленников и не влияли на широкие слои народа.
Такое влияние в какой-то мере могли иметь западные радиопередачи, особенно когда их глушение прекратилось в период "разрядки", но православно-патриотический самиздат не имел шансов пробиться туда через упомянутый национально-идеологический "фильтр"[111]. За редкими исключениями (по инициативе русских сотрудников радиостанций), о русских патриотах чаще всего говорилось лишь как об объекте для критики. Программа ВСХСОН, переданная на Запад в издательство YMCA-Press (связанное с экуменическими кругами), была придержана и опубликована лишь через восемь лет после суда над организацией...
Все это углубило разделение между западническим и почвенническим флангами оппозиционного движения. Если раньше Шафаревич и Солженицын сотрудничали с Сахаровым, то теперь их пути окончательно разошлись. Сахаров подверг критике солженицынское "Письмо к вождям" (1973), а Солженицын – космополитический трактат академика "Размышления о прогрессе..." (1968). В этой их полемике хорошо видна разнонаправленность западнической и почвеннической оппозиции: озабоченность Сахарова судьбою мiровой демократии – и боль Солженицына за судьбу страдающей России. В этом же был смысл предложения Осипова ввести новый нэп хотя бы в пределах Сибири и Севера, для их освоения... За это и Солженицына, и Осипова западники обвинили в "примиренчестве" с властью КПСС.
Важной вехой в полемике двух флангов оппозиции стал коллективный сборник "Из-под глыб" (продолжатель традиции "Вех" и "Из глубины"), вышедший в 1974 году сразу после изгнания Солженицына.
Диссиденты-западники осудили этот сборник за "авторитарность", выпустив в 1976 году на Западе сразу два своих: "СССР – Демократические альтернативы" и "Самосознание". Общий знаменатель их виден в признании авторов, что их объединяет «глубокая духовная близость с теми людьми русской истории и культуры, которые еще в царские времена боролись против произвола... Противники у нас не разные, а в сущности один и тот же, общий, хоть и на разных исторических этапах»[112]. (Наиболее известные сторонники этой программы: Л. Копелев, П. Литвинов, Г. Померанц, Ю. Орлов, В. Турчин, Л. Плющ, М. Михайлов, В. Белоцерковский, А. Янов, А. Левитин-Краснов, Е. Эткинд. Среди авторов "Самосознания" оказался и влиятельный русофоб в американской советологии – Ричард Пайпс, издавший в том же году сборник, в котором объяснял коммунистическую агрессивность «коллективными воззрениями русской нации», изменить которые способен лишь «крупный катаклизм»[113] – это можно считать идеологическим оправданием упомянутой выше ядерной концепции генерала Тейлора.)
К западническому крылу примыкала и тонкая прослойка (между ними и КПСС) марксистов в духе "еврокоммунизма", представленных авторами-евреями Роем и Жоресом Медведевыми. Но их авторитет, также раздутый западным радиовещанием, не соответствовал количеству их сторонников. Так что этой прослойкой, можно вполне пренебречь в рассмотрении тогдашней раскладки сил в СССР.
Подобное разделение на западников и почвенников особенно остро проявилось в области культуры. Оно стало заметно уже в годы "оттепели" (полемика "Нового мира" и "Молодой гвардии"), но обострилось именно в годы симбиоза правозащитного движения с Западом. Пример такой конфронтации – нашумевшая дискуссия "Классика и мы" в Центральном Доме литераторов 21 декабря 1977 года[114].
Это размежевание тогда прошло на всех уровнях общественной жизни, сплотив русских патриотов в движение, которое именно к этому времени и стали условно называть "Русской партией", все громче заявлявшей о себе. Так, в 1978 году большой резонанс имели выставки картин Глазунова. Продолжало развиваться многомиллионное движение охраны памятников, в защиту Байкала и против поворота северных рек на юг. Важной вехой стало празднование 600-летия Куликовской битвы, что многими авторами было использовано как повод отметить значение преподобного Сергия Радонежского и Православной Церкви в русской истории. На всем протяжении 1970–1980-х годов шла борьба групп верующих за открытие храмов в самых разных областях страны[115]; причем даже советская печать оценила число верующих в 25–30 % и признала: «Возросла тяга к посещению памятников старины, носящих культовый характер... Мы действительно сталкиваемся с ростом интереса к религии и церкви»[116]. Стали популярны "белогвардейские песни" (из кинофильмов или сочиненные бардами: "Раздайте патроны, поручик Голицын").
Важное значение к этому времени приобрели писатели-"деревенщики", нанесшие удар по мiровоззренческим основам марксистской системы, тогда как "оттепельные" произведения затрагивали лишь ее последствия. В годы "оттепели" литература обличала прошлые преступления режима; казалось, что впереди забрезжил выход из мрака... Теперь к гражданской активности писателей побуждала неуверенность в том, что предстоящая смена на верхах власти приведет к долгожданному просвету.
Ожидание этих перемен вносило в общество политическую нестабильность – это тоже стало причиной нарастания с 1979 года репрессий против всех видов инакомыслия и особенно против главного мiровоззренческого противника – православно-патриотического движения*.
Были арестованы наиболее известный тогда проповедник о. Димитрий Дудко, несколько сотрудников Христианского комитета защиты прав верующих (о. Глеб Якунин, В. Капитанчук и др.) и более десяти участников Религиозно-философских семинаров (в том числе основатели – В. Пореш и А. Огородников, которому в лагере добавили новый срок). Сильнейший удар был нанесен по Почаевской лавре как важному православно-патриотическому центру: было возбуждено дело о размножении религиозной литературы, часть духовенства изгнали вместе с игуменом Амвросием (при этом архимандрит Алипий скончался от милицейских побоев). Умножились антирелигиозные статьи и возобновились кощунства властей в святых местах с облавами на верующих. Преследования православных патриотов усилились в процессе занятия Андроповым места Суслова (секретаря ЦК КПСС по идеологии) в 1982 году: в Москве была арестована размножавшая религиозно-патриотическую литературу группа В. Бурдюга (Н. Блохин и братья С. и В. Бударовы в Москве, cвязанный с ними о. Александр Пивоваров в Новосибирске и др.), писатель Л.И. Бородин, редактор православных сборников "Надежда" З.А. Крахмальникова, члены НТС В.А. Сендеров и Р.Б. Евдокимов. По каждому из этих дел в 1980–1982 годах было проведено множество обысков и допросов в разных городах. Все арестованные были приговорены к длительным срокам заключения.
Как уже отмечено, в эти же годы арестовывали и диссидентов-западников. Однако их единомышленники в СМИ и официальных литературно-издательских кругах чисткам не подвергались, в то время как патриотических деятелей "Русской партии" начали увольнять. В 1980–1982 годах были сняты с должностей главные редакторы: "Комсомольской правды" (В.Н. Ганичев) и журнала "Человек и закон" (С.Н. Семанов), директор и главный редактор издательства "Современник" (Ю.Л. Прокушев и В.В. Сорокин), два заместителя главного редактора "Нашего современника" (Ю.И. Селезнев и В.А. Устинов), главный редактор журнала "Волга" (Н.Е. Палькин) и др. Было подстроено два избиения писателя В.Г. Распутина. Усилилась интернационалистическая политработа в армии в связи с ее "выполнением интернационального долга в Афганистане".
Думается, одной из причин такого комбинированного подавления православно-патриотических кругов снизу и сверху вместе с усилением атеистической пропаганды стало то, что 16 месяцев полусвободы в Польше в 1980 году были достигнуты "Солидарностью" на волне национально-религиозного подъема в теснейшем единении со своей церковью[117]. Повторения этого сценария в России (а явный пример такого единения дало празднование 600-летия Куликовской битвы) опасались в партаппарате как интернационалисты (Суслов, Пономарев), так и либералы-западники (группа Андропова). Само название "Русской партии" было очень весомым, если учесть, что диссидентское движение быть партией не претендовало: партия при коммунизме может быть только одна – коммунистическая. Любая другая может быть только ее противником, и "Русская партия" – особенно опасным по своей легко воспринимаемой народом национальной идеологии.
Это хорошо понимал глава КГБ Андропов. Еще 28 марта 1981 года он сделал секретный доклад на Политбюро (ставший известным уже после падения власти КПСС), в котором говорилось:
«В последнее время в Москве и ряде других городов страны появилась новая тенденция в настроениях некоторой части научной и творческой интеллигенции, именующей себя "русистами". Под лозунгом защиты русских национальных традиций они, по существу, занимаются активной антисоветской деятельностью... указанная деятельность имеет место в иной, более важной среде, нежели потерпевшие разгром и дискредитировавшие себя в глазах общественного мнения так называемые "правозащитники". Изучение обстановки среди "русистов" показывает, что круг их сторонников расширяется и, несмотря на неоднородность, обретает организационную форму. Опасность прежде всего состоит в том, что "русизмом", т. е. демагогией о необходимости борьбы за сохранение культуры, памятников старины, за "спасение русской нации", прикрывают свою подрывную деятельность откровенные враги советского строя»[118]. Далее в тексте намечались кандидаты для «привлечения к уголовной ответственности». На докладе был поставлен гриф: "Совершенно секретно"...
Политбюро приняло доклад к сведению, но не было согласия в том, что нужно делать. Одни склонялись к подавлению "Русской партии", другие – к ее оседланию, как это ранее сделал Сталин, оперевшись на русский патриотизм в надвигавшемся кризисе режима.
Однако именно в удушении "Русской партии" видели одну из своих главных задач введенные Андроповым в аппарат Брежнева советники и помощники-речеписцы. С их подачи в феврале 1981 года на ХХVI съезде КПСС тяжело больной Брежнев, едва ли понимавший смысл читаемой речи, потребовал непримиримости к «отходу от четкой классовой оценки отдельных исторических событий и фигур»[119]. В 1982 году журнал "Коммунист" начинает кампанию против главного тогда печатного органа "Русской партии" журнала "Наш современник", обвиняя его в пропаганде «мистически-религиозных взглядов члена КПСС Солоухина»[120]. В апреле Андропов становится секретарем ЦК КПСС по идеологии и 30 июня 1982 года в "Правде" публикуется постановление ЦК КПСС "О творческих связях литературно-художественных журналов с практикой коммунистического строительства" с критикой писателей-почвенников:
«События отечественной истории, социалистической революции, коллективизации изображены с серьезными отступлениями от жизненной правды. Отдельные публикации содержат предвзятые, поверхностные суждения о современности... авторы которых обнаруживают мiровоззренческую путаницу, неумение рассматривать общественные явления исторически, с четких классовых позиций»[121].
С занятием Андроповым поста генсека в ноябре 1982 года умножились увольнения, аресты, осуждения русских патриотов и чистка от них силовых и всех государственных и общественных структур, в том числе по критерию отношения к религии. В конце 1982 года был проведен всесоюзный семинар для работников СМИ на тему "Роль средств массовой информации в атеистическом воспитании трудящихся"; при райкомах, горкомах и обкомах КПСС были созданы атеистические советы, при жилищно-эксплуатационных конторах – атеистические кружки; по образцу 1930-х годов возобновлены передвижные атеистические агитпоезда, встречи с бывшими верующими, кинолектории (показывались фильмы: "Правда о святых", "Правда о Ксении Блаженной" и т.п.). Андроповская борьба с религией подчеркнуто трактовалась как "Единство интернационального и атеистического воспитания" (одноименную инструктивную работу в 1983 году выпустил В.А. Зоц, один из руководителей Института научного атеизма АОН.
На этом фоне возвращение Свято-Данилова монастыря Церкви было явно пропагандным пряником, призванным подкрепить лояльность церковного руководства; одновременно происходило выдвижение в епископат тщательно отобранных ставленников власти[122]...
Даже выехавший на Запад писатель-еврей Г. Владимов констатировал: «Главным объектом гонений становится "Русская партия"... Русская идея – действительно опасность, и неспроста: ведь это по существу вторая положительная программа, которая и поновее, и привлекательнее марксистско-ленинской...»[123]. Кроме того, по мнению Митрохина, в глазах Андропова «существенной виной членов движения русских националистов была их связь с НТС. Все участники движения, арестованные и осужденные в 1970–1980-е годы... были связаны с этой организацией»[124],* – пишет Митрохин, объясняя этим жесткость репрессий против них. Так, в мае 1983 года к десяти годам лагерей и пяти годам ссылки был приговорен лишь за свои художественные книги, вышедшие в "Посеве", писатель Л. Бородин (отсидевший ранее шесть лет по делу ВСХСОН). Более многочисленные и известные диссиденты-либералы также были связаны с заграницей, причем (в отличие от эмигрантского НТС) – с мощными американскими фондами и структурами, ведшими войну против СССР, однако эти диссиденты не карались в те годы Андроповым столь жестоко.
Нужно отметить, что Андропов прорвался к посту генсека, не стесняясь в средствах. В частности, «сегодня уже ясно, что это Андропов, играя на честолюбии Брежнева и потакая его амбициям, собственно и создал "культ Брежнева"»; к своей цели глава КГБ шел «выдвижением собственных ставленников на ключевые позиции, чекизацией партаппарата, провокацией против ближайших сторонников генсека»[125]. Авторханов и М. Гардер полагают, что и покушение лейтенанта Ильина на Брежнева 23 января 1969 года было чекистской провокацией (возможно, Ильина использовали "втемную"), чтобы убедить Брежнева в необходимости усиления роли КГБ. В 1974 году Андропов создает свой секретный антитеррористический спецназ КГБ – "Альфа", который мог быть использован и в других целях.
Андропов не только окружал Брежнева своими людьми (вроде помощника генсека Александрова-Агентова, который сохранил свою должность и при Андропове), но и дискредитировал и отодвигал соперников. Например, западная печать муссировала "кремлевские слухи" о том, что преемником Брежнева будет Романов, обыгрывалась его "царская" фамилия, был запущен слух о битье царского сервиза на свадьбе одной из дочерей Романова, – разумеется, все это для очернения его в глазах Брежнева, которому на стол клали соответствующие вырезки и переводы из западных газет.
Многие исследователи полагают, что Андропов прибегал даже к физическому устранению соперников и лиц, мешавших укреплению его команды. Так, в решающий период борьбы за власть при недееспособном с 1975 года Брежневе обращает на себя внимание странная череда смертей многих важных аппаратчиков: скоропостижная смерть здорового Кулакова (1978), заместителя главы МВД В.С. Папутина (1979), гибель Машерова в автокатастрофе (1980). В те годы были застрелены глава МВД Азербайджана Гейдаров вместе с заместителем, председатель Совета министров Киргизии Ибрагимов, а его грузинский коллега-председатель Патаридзе погиб в автокатастрофе; неожиданно умерли первые секретари Таджикистана, Якутии, Татарии, вторые секретари Украины и Ленинградского обкома... Это явно способствовало увеличению числа андроповцев в ЦК.
Продвижение Андропова к власти закончилось перенесением подобных самых разнообразных методов КГБ в окружение самого Брежнева. Была арестована банда контрабандистов драгоценностями, которые дали показания – и они просочились в иностранную печать! – о чудовищной коррупции в семье Брежнева, в которой замешаны его дочь с мужем (замминистра МВД Чурбанов), жена и ее сестра с мужем – заместителем председателя КГБ Цвигуном (которого Брежнев приставил к Андропову для контроля). Вскоре Цвигуна уже хоронили; был распространен слух об обнаружении огромных ценностей на квартире Цвигуна как причине его самоубийства. И внезапная смерть Суслова несколько дней спустя показалась странной очень многим...
Скорая кончина Брежнева была предвидима, но ходили слухи, что и она произошла в нужный момент[126]. Надо учесть, что еще в 1973 году «главный охранник [Андропов] дорогого Леонида Ильича и его главный лекарь [Чазов] сблизились и сумели долгие годы работать совместно, наблюдая "особо охраняемый объект" с разных сторон», – напоминает Семанов и цитирует воспоминания лейб-медика, в сущности признающего свой заговорщический союз с Андроповым в его борьбе за власть против соперников (Щелокова, Подгорного, Кириленко и др.)[127]. Авторханов называет выдвижение Андропова «дворцовым переворотом»[128].
Одновременно в западных СМИ множились публикации, что Андропов – интеллектуал и реформатор с прозападным уклоном, говорит по-английски и читает американские новеллы, любит джаз и абстрактное искусство и имеет еврейское происхождение[129], то есть не антисемит. Во всяком случае, по каким-то причинам западные советологические и пропагандные центры отнеслись тогда к Андропову с выжидательной мягкостью, несмотря на его карьеру главного карателя СССР. И несмотря на то, что все его речи были выдержаны в духе непременного марксизма-ленинизма.
Карательные меры и стали его главным инструментом "реформ": следственные тюрьмы переполнились. В Уголовный кодекс были введены ужесточения (например, ст. 188-3 предоставила администрации мест заключения право продлевать срок заключения инакомыслящим до пяти лет без следствия и суда). Разумеется, его "борьба с коррупцией" (дело министра МВД Щелокова и т.п.) была продолжением чистки правящего слоя от политических противников. По примеру брежневской семьи, коррупция тогда настолько охватила высшую номенклатуру, что можно было при желании арестовать почти любого деятеля высшего ранга, но своих людей (Алиева, Шеварднадзе) Андропов не трогал, а расчищал им дорогу наверх. Поэтому не станем много рассуждать и о его "укреплении дисциплины" (облавы на прогульщиков и т.п.) при одновременном снижении цен на водку для обретения популярности в народе. Главной задачей нового генсека было упрочение собственной власти.
К счастью, Андропов (во многом похожий на "второе воплощение" Берии), пробыл на вершине власти лишь около года, в последние месяцы уже не работая. Продлить ему жизнь не смог даже приезжавший профессор А. Рубин из Нью-Йорка[130]. (Уникальный случай, когда состояние здоровья первого лица в СССР доверяется специалисту из страны – главного противника, провозгласившего своей целью разрушение СССР как "империи зла"! Не говорит ли этот многозначительный штрих тоже кое-что о подлинной раскладке сил в борьбе за власть после Брежнева?..)
При Черненко "Русская партия" была в основном обезпокоена тем, что будет после него. Наиболее организованным и успешным ее действием этих лет – накануне "перестройки" – стала борьба против поворота на юг северных рек (руководитель поворотного проекта А.С. Березнер). Эта борьба началась при Брежневе, продолжилась при Андропове и увенчалась успехом при Горбачеве. В ней приняли участие тысячи людей с известнейшими именами[131]. Но вскоре их ждали более серьезные испытания и разочарования...
Здесь уместно вернуться к вопросу об особенностях национал-большевицкой идеологии, свойственной немалой части "Русской партии", на новом, более тревожном этапе.
Г.М. Шиманов был не единственным, кто предлагал задуматься, «правильно ли мы, русские патриоты, себя ведем, выступая, по существу, единым фронтом вместе с так называемыми "демократами" против советской власти?.. Рухни завтра советская власть, – и кто же станет хозяином России? При том подавляющем превосходстве антирусских сил даже в самой России, не говоря уже о всей мощи Запада, которая будет брошена на помощь его ставленникам и союзникам в нашей стране, на что же надеяться русским патриотам? Только на чудо. Потому что придут к власти силы, неизмеримо худшие по сравнению с теперешним режимом... Значит, нам надо твердо и недвусмысленно встать на сторону этого режима, как бы он ни был плох, и поддерживать его против западников. Тем самым мы будем не только помогать сохранению этого меньшего для нас зла, но и окажемся в более выгодном по сравнению с западниками положении. И сможем, пока сохраняется этот режим, наращивать свои силы гораздо быстрее их. Кроме того, этот дряхлеющий режим окажется в конце концов перед выбором: либо опираться на русско-православные силы и оказываться во все большей зависимости от них, либо попросту рухнуть, так как Запад не заинтересован в сильной структуре власти в России»[132].
Эта позиция тактически вполне понятна, ее высказывали многие, С.Ю. Куняев даже в стихотворной форме: «От объятий еврейского банка,/ что простерлись до наших широт,/ Упаси нас ЦК и Лубянка,/а иначе никто не спасет». Уже после падения КПСС, на фоне происшедшего захвата власти "худшими силами", к таким аргументам с пониманием относился даже долголетний политзаключенный-патриот Л.И. Бородин, рассказывая о своем разговоре на допросе: он «объяснял следователю, что руководство КПСС ведет дело так, что власть рано или поздно перейдет в руки антисоветских сил, которые в то же время будут радикально антирусскими. И поэтому он, Бородин, и его товарищи считают своим долгом бороться с КПСС. На это следователь ему отвечал так. Он и его товарищи, поставленные охранять безопасность СССР, и сами прекрасно видят, что руководство КПСС ведет дело так, что власть рано или поздно перейдет в руки антисоветских сил. Они, работники КГБ, пока не знают, как это можно предотвратить, какова стратегия и тактика противника. Но они наверняка знают, что плотину надо охранять до последнего, и если позволить таким, как Бородин, проковырять в плотине дырку для небольшого ручейка, она рухнет гораздо быстрее».
Красный патриот С.Г. Кара-Мурза восхищается этими словами Бородина, у которого якобы и в 1995 году «не было ясного ответа на вопрос: кто из двух патриотов был прав?». Кара-Мурза считает, что «принципиально прав был именно следователь. Если не знаешь общего средства спасения, то хотя бы оттягивай момент катастрофы... Может быть, за выигранное тобою время кто-то найдет выход»[133].
Но ведь и «стратегия и тактика противника» были уже прекрасно известны, и «выход», и «средства спасения» с духовной точки зрения (а прежде всего таковая угодна Богу) очевидны: при противоборстве двух неправедных сил надо всегда оставаться "третьей силой" на стороне Божия замысла о России. Ибо победить в этой борьбе можно только с Божией помощью, и главным средством утверждения Истины может быть только сама Истина, которой надо служить, невзирая на кажущуюся утопичность, – только тогда может случиться то самое чудо, о котором говорит Шиманов. Его тогда не случилось, поскольку большинство деятелей "Русской партии" слишком полагались на структуры КПСС, компромисс с которыми оттеснил Истину на второй план.
Тактически можно считать одну из сторон в таком конфликте меньшим злом (оно менее опасно только потому, что с ним легче бороться), но – не отождествлять себя с ним стратегически, идеологически, духовно. Иными словами, тогда патриоты могли ставить себе "пастырской" целью переродить марксистский режим (как о том мы приводили выше слова Семанова), но не давая ему связать или переродить самих себя. Разумеется, официальные деятели в советской системе могли это делать в менее откровенной форме, независимые же ни от кого патриоты (в том числе в изданиях эмиграции) – в более откровенной, ставя все точки над "i". Именно в этом качестве вторые могли быть полезны первым в общем деле: чтобы не терять принципиальную точку отсчета в определении задач русского патриотизма.
Однако тот же Шиманов, например, об эмигрантском журнале "Вече" даже сегодня пишет, что тот «связал русскую направленность мысли с демонстративным антисоветизмом, чем подыграл, осознанно или нет, прозападным силам в советской номенклатуре»[134]. Логику в этом обвинении увидеть трудно. Значит, нельзя было помогать своему народу несением ему запретных "антисоветских" знаний – именно для формирования русской национальной элиты, в том числе и в номенклатуре? Только это могло предотвратить разрушительные "реформы", и жаль, что у русской правой эмиграции не оказалось достаточных сил для такого влияния.
Признаем, впрочем, что и у немалой части эмиграции ненависть к коммунистическому режиму как к «концентрации Мiрового Зла» (выражение Солженицына) мешала оценить раскладку сил в СССР и в мiре с точки зрения христианского здравого смысла. В этих кругах проявление "безкомпромиссной ненависти к большевизму" было обязательным правилом хорошего тона, которое предписывало видеть чуть ли не в любом противнике СССР союзника, а в любом проявлении "красноты" – врага. Один из авторов журнала "Континент", забывая о несравнимых условиях в эмиграции и СССР, даже писателей-деревенщиков высокомерно упрекал в недостатке обличительности и в недоговаривании правды, что, мол, только на руку режиму[135]. Автору данной книги, однако, пришлось жить и работать в другой части антикоммунистической эмиграции, вполне разделявшей прозвучавшее тогда наше возражение на этот упрек:
«Может ли обличение режима быть единственной задачей писателя в наступающее смутное время, когда Россия будет нуждаться прежде всего в созидателях?.. Да, эти писатели не до конца говорят правду о зле, чтобы иметь возможность сказать людям правду о добре, что, в конечном счете, уводит от зла, направлено против зла... Да, эти писатели идут на компромиссы, отказываются от полноты свободного творчества, берут на себя, если можно так сказать, "грех неполноты" и "грех частичной правды", греша перед полной правдой, – но ради того, чтобы ей же и служить, подготовляя ее торжество в будущем. "Частичная правда" становится ложью, лишь если она начинает выдавать себя за полную правду. Но этого не делает ни один честный писатель.
...Если не дают сказать всей правды – сказать часть ее. В советском духовном и информационном вакууме, где жажда правды огромна, любое правдивое слово приобретает способность умножаться, вызывать огромный общественный резонанс и воздействовать на умы читателей. Такие писатели, как Распутин и Солоухин... уже сейчас приближают освобождение, ускоряют изживание этой власти, может быть, в самом главном: в той глубинной основе, которая определяет будущее нашей страны»[136].
Патриотическая часть антикоммунистической эмиграции понимала всю опасность сокрушения режима КПСС в условиях разложения правящего слоя и активности антирусских сил, о чем предупреждал еще И.А. Ильин в "Наших задачах", сразу после войны. Автору данной книги тоже пришлось на одной из конференций участвовать в стратегической полемике на эту тему с диссидентами-западниками, защищая ставку «на объединенные усилия всего народа, в том числе и конструктивных сил в правящем слое, ибо они – часть народа»; это «отчленяет порядочных людей в этом слое от лагеря коммунистической власти. В основе такой позиции... лежит понимание задачи преодоления тоталитарного режима как общенационального дела, от успеха которого зависит быть или не быть нашей государственности... Разделение между сторонниками и противниками существующей власти сегодня проходит не по линии между членом партии и не членом, или где-то между званиями полковника и генерала. Эта граница не следует точно и уровням иерархии в управлении страной. Она проходит – и здесь мы не откроем ничего нового – внутри каждого человека... В каждом из нас есть черное и белое. Хотим ли мы тыкать пальцем в черную окалину – след советской жизни у большинства из живущих в нашей стране? Это ли для нас главное? Или же главное – объединить в одну силу все белое, что тоже есть внутри у каждого человека, у каждого россиянина, чтобы устранить существующую власть и остановить скольжение к пропасти? Мне кажется, что второе – и соответствует морали христианина, и просто мудрее»[137].
При таком подходе патриоты и в русском зарубежье (единомышленники Ильина), и в самиздате (Осипов, Шафаревич), и на официальных уровнях "Русской партии" вполне могли дополнять друг друга в общем деле (как это делали сотрудничавшие с эмигрантскими издательствами Шафаревич, Солоухин и Глазунов). Поэтому нравственно неточно запоздалое покаянное утверждение А.А. Зиновьева и главного редактора "Континента" В.Е. Максимова об эмиграции, что она "целилась в коммунизм, а попала в Россию". Это они сами долгое время плохо отделяли одно от другого, и лучше бы им каяться только за себя, но не за всю русскую эмиграцию.
В то же время трудно признать оправданной тактику просоветского крыла "Русской партии", которую, например, применил Ф. Кузнецов в статье о Куликовской битве: «в конечном историческом итоге» князь Димитрий и прп. Сергий Радонежский заложили «начало... и советской государственности», «великому... Советскому Союзу, который под водительством Коммунистической партии устремлен в будущее»[138]. Такое отождествление русского с коммунистическим, может быть, и облегчало проталкивание в печать патриотических материалов, но размывало историческую границу между русским патриотизмом и его противником – что явно было на руку врагам России. Ведь такое же отождествление для оправдания антирусской политики США применяли Пайпс и генерал Тейлор – против чего всегда протестовала русская эмиграция, лучше видевшая из-за границы все возможные геополитические последствия этого приема.
У многих сталинистских деятелей "Русской партии" вообще было стихийно-родовое понимание патриотизма как силы, не зависящей от духа власти, пусть даже преступной. Этим они, к сожалению, дискредитировали и "Русскую партию" в глазах возможных союзников в среде других народов, прежде всего восточноевропейских, знавших эпоху Сталина не понаслышке. Даже экспансию СССР в странах Третьего мiра сталинисты оправдывали "патриотическими" соображениями противостояния США, – хотя это вредило национальным интересам России и русского народа и также помогало пропаганде противника.
И уж совсем кощунственным выглядело, когда деятели наподобие Шиманова свой выбор меньшего зла доводили до религиозного "соединения" добра и зла: «Лишь соединение Православия и ленинизма может дать то адекватное мiровоззрение русского народа, которое синтезирует весь многовековой жизненный опыт народа»[139]... В 1980–1982 годах Шиманов вместе Ф. Карелиным и В. Прилуцким выпустили пять номеров самиздатского журнала "Многая лета", отстаивавшего эти позиции. Если учесть, что эти антисионисты и антизападники были православными евреями-полукровками, то перед нами интереснейшее явление, в чем-то глубоко еврейское по темпераменту и земной устремленности: "православный ленинизм" как соединение марксистского богоборческого хилиазма с еретическим христианским. Вновь видим, что у диавола очень индивидуальный подход к каждому соблазняемому – но для достижения одной цели: своего земного царства.
Тактический компромиссный расчет национал-большевицкой части "Русской партии" не оправдался именно потому, что был только политическим, тогда как важнее уровень духовный. На первом уровне компромиссы возможны, на втором они разрушительны: тогда и политические расчеты оказываются несостоятельными, и политические деятели лишают себя Божией помощи – главного средства успеха.
Подчинение духовного критерия политическому расчету вело и к преуменьшению опасности богоборческой КПСС как "меньшего зла". Говоря словами Шиманова, «дряхлеющий режим», оказавшись «в конце концов перед выбором: либо опираться на русско-православные силы и оказываться во все большей зависимости от них, либо попросту рухнуть» – предпочел рухнуть. А его вожди предпочли довольствоваться приватизацией обломков государственной руины для личного обогащения.