Архимандрит Константин Зайцев

Жизненное задание христианина безмерно высоко: христианин видит назначение свое исполненным только в вечности. Красноречиво и сильно говорил об этом архиепископ Иннокентий Херсонский:

«Пред нами - вечность... Ах, братие мои, обращали ли вы когда-либо к самим себе сии грозные и потрясающие слова, и размышляли ль когда-либо о сем важном предмете?.. Мысль о вечности всегда производила великое действие: она воодушевляла мучеников и делала для них не страшными самые лютые страдания; она затворяла в пустыни подвижников и доводила их до подвигов самоотвержения нечеловеческого; она останавливала даже закоренелых грешников на пути беззакония и подавала им мужество сразиться со своими страстями. Чего бы размышление о вечности не могло произвести и над нами, если бы мы, внимая спасению души своей, хотя по временам умели ему предаваться, как должно.

Нам предстоит вечность! Итак, все временное, как бы оно ни казалось важным, есть яко ничто в сравнении с вечностью. Слава, честь, достоинства, титулы и отличия - ничто; ибо они в час смерти спадут с нас, как падают теперь листья с дерев. Много ли их было на дереве или мало, все равно - дерево голо. Богатства, стяжания, домы, вертограды - ничто, ибо из всего этого ничего не пойдет за нами - в вечность, все достанется другим, может быть, даже врагам нашим, и употребится против наших желаний и намерений. Самые горести и бедствия, от коих мы в этой жизни плакали, роптали, не знали, где найти места - ничто; ибо в час смерти они явятся, как не бывшие.

Нам предстоит вечность! Ибо существенно важно для меня одно то, что может прейти со мною в другой мiр».

«Не стоит видимый мiр, - пишет епископ Игнатий (Брянчанинов), сменивший карьеру блестящего родовитого и богатого барича на аскетическую жизнь чернеца, - чтобы служить ему и им заниматься! Чем он награждает слуг своих? Сперва игрушками, потом гробом, тлением, темной неизвестностью будущего, рыданиями ближних и вскоре забвением ими. Другие награды у слуг Христовых: они проводят здешнюю жизнь в изучении истины, в образовании себя ею... вступают в вечность уже коротко ознакомленные с вечностью».

В свете вечности и встает перед каждым христианином великая задача всежизненного его подвига. В чем его основной смысл?

«Свойственно каждому существу, - говорит тот же епископ Игнатий, - действовать, внутри и вне себя, сообразно естеству своему. Так, и облеченному во Христа, новому человеку, свойственно мыслить, чувствовать, действовать, как мыслит, чувствует, действует Христос».

«Видим, - говорит св. Тихон Задонский, - что люди многое кое-чего за великое поставляют; но христианам едино только то велико, что Божественное и вечное. Ибо они видят и думают, что все земное и временное, как тень, преходит, и потому все им то, как ничто. Сие есть правое мнение, сие есть истина непреоборимая. За великое люди почитают рожденным быть от царя и быть и называться чадом царским; но христианам великое есть рожденным быть от Бога и называться и быть чадом Божиим... Христианине! подлинно велико есть, велика честь и слава быть и называться чадом Божиим, и всю и всякую славу мiра несравненно превосходит, но от любителей сего презирается. Христианине! ищи того великого, и будеши подлинно честен и славен. Чада подобно родителям рождаются: надобно и христианам подобными быти Богу, когда хотят быть чадами Божиими».

Стать подобными Богу! Вот, значит, в чем состоит задача всежизненного подвига каждого христианина! Задача подлинно неизмеримая, цель воистину недосягаемая! Так это и понимается Церковью: требования, ставимые ею каждому отдельному ее члену - безпредельны. «Называться» христианином далеко еще не значит «быть» им! Иннокентий Херсонский однажды обратился к своей пастве со следующим прямым и ошеломляющим вопросом:

«Христиане ли вы? Не удивляетесь сему вопросу и не почитайте его необыкновенным. У нас звание христианина унижено, вменено в малое, предано забвению, но оно важнее всех званий и отличий в мiре: ибо оно одно прославит или постыдит нас некогда пред лицом всего мiра. Раб ли кто и находится в самой презренной доле: если он истинный христианин, то его ожидает престол и царство, с коим не могут сравняться все престолы земные. Властелин ли кто и правитель: если он не христианин истинный, то его ожидает такая тьма, такая бедность, такие узы, пред коими все темницы земные, все лишения, скорби и казни человеческие суть малое токмо подобие.

Итак еще вопрошу: христиане ли вы? Не спешите ответом. Нам очень хорошо известно, что вы все крещены во имя Отца и Сына и Святаго Духа, что вы по временам ходите в храм Божий и совершаете известное количество поклонов и молитв, что раз в году вы во время поста являетесь к исповеди и причастию святых Тайн, что вы не убегаете и прочих таинств и обрядов св. Церкви: все это принадлежит к званию христианина, но все это одно не составляет еще истинного христианства. Ибо, исполняя все это, можно быть худым человеком, неверным супругом, жестоким господином, мздоимным судьей, лукавым продавцом, вредным гражданином: можно ли таких людей назвать христианами? Нет, христианину, как обещано чрезвычайно многое, так и требуется потому от него немалого.

От христианина требуется, чтобы он не имел своей воли и своих правил, занятых от мудрости земной или обычаев века, а следовал во всем воле Божией и правилам Евангелия.

От христианина требуется, чтобы он не подлежал своей падшей природе, не давал воли над собою страстям, а сражался с ними и побеждал их...

От христианина требуется, чтобы он во всех действиях и при всех обстоятельствах своей жизни имел в виду не одно свое благосостояние, а первее всего славу Божию и благо своих ближних.

От христианина требуется, чтобы он, живя в мiре, пользуясь дарами природы и искусства, плодами труда собственного и чужого, не прилеплял ни к чему сердца своего, был готов всегда все оставить, чтобы не потерять совести и своего спасения.

От христианина требуется, чтобы он не столько водился настоящим - видимым, сколько взирал на невидимое и ожидал грядущего, приготовляя себя к мирному переходу, путем смерти, в вечность, к Искупителю своему и Господу.

От христианина требуется, чтобы он был превыше не только соблазнов, но и скорбей мiра, чтобы вел явную и тайную брань с пороком, господствующим в сынах века сего, чтобы всегда и для всех служил примером любви, смирения, благодушия, терпения, незлобия:

Вот требования от христианина. Требования необходимые, без которых христианство остается праздным именем...

Есть ли в вас все сие, братие мои? Можете ли сказать, что спасение душ ваших для вас дороже всего в мiре?..

Блажен, кто чувствует в совести своей, что не напрасно носит он драгоценное имя христианина...»

Как же стать подлинным христианином? Где искать руководства в деле христианского воспитания своей души? В природных свойствах души человека? В тех инстинктивных движениях, в тех вкусах и наклонностях, которые живут в человеке и подсказывают ему то или иное направление его действий? Нет! Православная Церковь очень низко оценивает место, занимаемое «природой» в иерархии духовных ценностей. Вот как об этом говорит митрополит Филарет:

«Чтобы определить значение и достоинство жизни по природе, надобно взглянуть на место, которое занимает она во владычестве Божием и Христовом. Хотя владычество сие безпредельно и неизмеримо для нас: однако, поелику во всяком благоустроенном владычестве можно заметить некоторое распределение состава его, соответственно целям управления: то богословы не без основания заметили во всеобщем владычестве Божием и Христовом три сопредельные царства: царство природы, царство благодати, царство славы. Вход в царство природы открывается человеку естественным рождением, в царство благодати - крещением, в царство славы откроется воскресением из мертвых и последним судом. С царством славы непосредственно сопредельно царство благодати, и только через сие лежит к оному путь из царства природы. Следственно, кто живет только по природе, тот на целое царство удален от блаженного царства славы. И потому, когда в последний день все царство благодати окончательно перейдет в царство славы, а земля и яже на ней дела сгорят, где тогда останется безблагодатная жизнь по природе, если не в природе преисподней».

Искать ли руководства в самоощущении нравственном, ориентироваться ли на то сознание удовлетворенности, которое иногда получает господство в душе человека? Опасный это путь, и горькие разочарования готовит он. Нравственным удовлетворением лишь казаться может закоренелому грешнику то, что на самом деле есть привычная притупленность нравственного сознания.

«Пришед в развалины, храм душевный, подобно храмам чувственным, становится виталищем ночных птиц и гадов нечистых, - я разумею, мрачных помыслов и душетленных пожеланий греховных, - говорил однажды архиепископ Иннокентий Херсонский. - Мало сего, - как среди развалин, в дремучем лесу, нередко избирают себе пристанище люди, отверженные обществом - тати и душегубцы: так между развалинами храма душевного всегдашнее, любимое жилище духов злобы поднебесной...

Судя по сему, как бы бедному грешнику не чувствовать своего ужасного положения? Но он не чувствует его, не видит своих внутренних развалин, почитает себя целым и безопасным, радуется даже нередко своему блаженному, как он думает, состоянию. До того грех и страсти ослепляют грешника, портят его мысли и суждения, извращают его ум и сердце! Эти духовные развалины кажутся нередко и другим прелестными, подобно развалинам вещественным: потому что они также покрыты мохом, увиты повиликою, испещрены цветами, то есть потому, что в развращенном человеке остаются следы модного образования, проблески вкуса мiрского, цветы воображения, остроумие, бездушная уветливость и любезность плотская.

Посему то, братие, первое правило человека, не отрекшегося от своего спасения, никогда не доверять своей наружной честности, своим, так называемым на языке мiра, прекрасным качествам. Пусть удивляется и любуется ими мiр: а мы должны смотреть на них испытующим оком совести. Почему? Потому что все это может быть не что иное, как одни жалкие развалины внутреннего храма души, приобретшие некоторый вид красоты и занимательности от самой давности своего разрушения...»

Страшные перспективы открывает такое состояние души человеку! «В видимом и временном мiре, в котором ты живешь, - говорит митрополит Филарет, - нет ничего неподвижного, но все идет и проходит. И твоя жизнь идет и проходит; ты покоишься иногда, невидимому, телом, но твои сокровенные помышления, твои тайные желания непрестанно в движении: а потому, если ты не идешь путем спасения, то верно идешь путем погибели, или, если не идешь, то падаешь, - падаешь из жизни духовной в плотскую, из жизни человеческой в скотскую, и не приметишь, как обрушишься в жизнь адскую, в смерть сугубую, - невозвратно. Подумай же о своем пути!»

Но вот образумился человек, готов всей душой обратиться к Богу. Увы, мало и этого!

«Если ты спросишь, - говорит митрополит Филарет: - для чего же человеку не прийти к Богу одною собственною волею, которая свободна? Ответствуют в добрый час. Сделай опыт. Но если будешь внимателен: то, без сомнения, найдешь и признаешь то, в чем признавались лучшие нас с тобою: еже хотети прилежит ми, а еже содеяти доброе, не обретаю; не еже бо хощу доброе творю, но еже не хощу злое, сие содеваю (Рим. 7. 18-19)... Человек не может прийти к Богу сам собою, без особенного чрезвычайного низведения к нему силы Божией»...

«Опыт доказывает, - говорит тот же святитель, - что желание быть добрым нередко бывает слабее страсти, влекущей к пороку, и ею побеждается; что познанный закон предлагает добро, но не дает силы творить оное; что добродетельные чувствования, из жестокого сердца, как огонь из кремня, высекаются с трудом, а легко угасают, в мягком же сердце, хотя и легко возгораются, как огонь во льну, но также тлятся слабо и недолго; что дела, внешнею стороною своею добрые, со внутренней стороны своей часто бывают осквернены нечистыми побуждениями: своекорыстием, самоуслаждением, тщеславием: что природа человеческая из самого корня своего зло производит...»

Самые успехи нравственного совершенствования, утешающие чувство собственного достоинства нашего и вызывающие чувство уважения к нам со стороны других, могут оказаться призрачными в свете Христовой Истины.

«Напрасно» будет носить драгоценное имя христианина тот, кто самоуверенно и самодовольно ограничивается тем, что будет строго и добросовестно выполнять требования обычной человеческой, личной и общественной морали.

«Не будем обманываться привлекательным видом, который имеет обыкновенная мiрская честность, - говорит митрополит Филарет, - не быть врагом веры, не делать вопиющих несправедливостей, оказывать иногда благодеяния, убегать вредных излишеств, кратко: исполнять только необходимые и наружные обязанности человека и члена общества, значит только повапливать свой гроб (Мф. 23, 27), который между тем внутри полн костей мертвых...»

Больше того!

«Можно знать истины веры одним умом и памятью, - говорит архиепископ Иннокентий, - но как бедно, безжизненно и безплодно это познание! Можно знать истины веры одною деятельностью, обращая их в правила жизни; но и сие познание, хотя и гораздо выше первого и необходимо к совершенству, - хладно, сухо, и вместо отрады часто производит духа работы в боязнь. (Рим. 8, 75). Токмо участие облагодатствованного сердца делает иго самоотвержения благим и бремя заповедей легким. (Мф. 11, 30); Только живое ощущение в душе небесного и божественного роднит человека с небом и дает ему вкусить силы грядущего века (Евр. 6, 5); только святая любовь производит, более или менее, тесный и действительный союз человека с Богом и Христом, а посему и живую веру и живое упование».

Значит, даже выполнение христианских добродетелей, одно, само по себе, еще не дает человеку права считать себя подлинным христианином! Еще отчетливее, чем архиепископ Иннокентий, говорит об этом митрополит Филарет, который в одной из своих проповедей нарисовал целую лествицу христианских добродетелей с прямой целью показать, как самое строгое и основательное их выполнение не делает еще человека христианином, в подлинном смысле этого великого наименования. Вот как изображает Московский святитель образ «внешних христиан»:

«Они знают обязанность веровать, - с покорностью собственного разума принимать тайны, которые открывает Слово Божие, потому что разум человеческий, ограниченный и поврежденный, не может уразуметь ума Божия, всесовершенного и безконечного; приемлют обязанность жить по закону Божию, - служить истинному Богу известным образом Богопочтения, не обижать ближних хищением, татьбою и подобными несправедливостями; чувствуют обязанность приносить покаяние, - обличать себя перед Богом во грехах, в надежде прощения... признают обязанность молиться, - призывать имя Божие, дабы низвесть на себя благословение и спасительную силу Божию; поражаются страхом суда Божия, когда видят себя нарушившими какую-нибудь из сих обязанностей, а когда думают, что исполняют оные, тогда успокаивают себя надеждою Царствия Небесного, как заслуженного воздаяния. Не правда ли, что у некоторых, и, может быть, у многих христиан в сем заключается весь образ их благочестия, так что им и на мысль не приходит, что бы еще за сим оставалось! Нет, то не все еще, братия; много еще за сим остается, - так много, что без остающегося все прочее не приведет вас к истинной цели вашей, то есть к вечному спасению вашему. Сколь бы ни высоко восходила лествица ваших добродетелей, она не возведет вас на небо и сверх опасения бедственно может обрушиться с вами, если вверху ее нет последней степени, которая одна крепко и непоколебимо прикасается к небу. Спросите ваше сердце, любит ли оно Того, Которого веру и закон приемлет. Которому приносит покаяние и молитву: чувствуете ли вы точно, что сия любовь излиялась в сердце ваше Духом Святым...?»

Итак, ни на что человеческое, мiрское человек не может надеяться: ни на подсказ природных своих чувств, ни на моральное свое сознание, ни на установленный кодекс личных и общественных добродетелей, ни даже на добросовестное выполнение велений христианской морали. Самое точное выполнение всего, что вытекает из христианской веры, может оказаться напрасным, если оно протекает в таких формах, которые превращают человека в христианина лишь «внешнего».

Чтобы «не напрасно носить драгоценное имя христианина» надо другое: надо почувствовать себя жителем Небесной Отчизны, ощутить себя гражданином Небесного Града, взыскующим этого Града. В том ведь и заключается благовестие Христа Спасителя, что «приблизилось Царствие Небесное». Это-то «приближение» и надо восчувствовать, как призыв свыше, обращенный к каждому отдельному сердцу и требующий от него ответа встречного нелицемерного.

«Для чего приблизилось ко всем и каждому Царствие Небесное? - вопрошает архиепископ Иннокентий Херсонский. - Не для показания себя ему кратковременного, не для заключения с ним союза внешнего: нет, оно приблизилось, кто бы мог подумать? - для того, дабы мы могли тем удобнее вступить в него само, не только вступить, но и приять его в свое достояние, соделаться его наследниками и владыками.

Да, братие мои, намерение, с коим приблизилось к нам Царствие Божие, состоит не в том, чтобы мы только размышляли о нем, или чтобы удивлялись ему и насыщали им свои взоры; не в том даже, чтобы оказать нам какую-либо временную помощь или утешение; нет, оно приблизилось для того, чтобы войти в наше сердце, наполнить собою все наше существо, сделаться достоянием вечным и неотъемлемым нашего ума, нашей воли, всех наших способностей и желаний».

«Господь ищет сердца, преисполненного любовью к Богу и ближнему, - говорит св. Серафим Саровский в своей незабвенной беседе с Мотовиловым, - вот престол, на котором Он любит восседать и на котором Он является в полноте Своей пренебесной славы. «Сыне, даждь Ми сердце твое, - говорит Он: - а все прочее Я Сам приложу тебе», ибо в сердце человеческом может вмещаться Царствие Божие».

Чтобы оправдать свое наименование христианина, нужно сделать выбор недвусмысленный между «мiром» и Царствием Божием.

«Вотще, - говорит митрополит Филарет, - стараются некоторые утончать любовь к мiру, вместо того, чтобы отсекать ее, и вместо того, чтобы побеждать оную любовью к Богу, надеются примирить одну с другою. Как бы ни облекал кто свою любовь к мiру видами добродетелей: воздержания, трудолюбия, нестяжательности, кротости, благотворительности: но поелику душа всех добродетелей есть любовь, то все добродетели его знаменуют токмо сына века сего, живут и дышат мiром и с мiром исчезнут. Как две души не могут одушевлять одного тела, так две любви - любовь к Богу и любовь к мiру не могут одушевлять единой души... Где же нет любви к Богу, там должна быть по необходимости, хотя иногда сокровенная и не примечаемая, вражда против Него; ибо пред высочайшим Богом нет места равнодушию»...

Теперь мы можем, после всего сказанного, более точно определить смысл и содержание всежизненного подвига христианина.

Страшно сказать, как велик, как высок этот подвиг!

Нужно готовить себя к состоянию Богосыновства! Нужно сделать себя достойным уготовленного христианину в Вечности Царства Небесного! А для этого нужно - возлюбить святость и к ней устремиться, как к прямому назначению человека, как к конечной цели всей жизнедеятельности его. Святость утраченная лежит в исходном начале истории человека, святость, вновь обретаемая, составляет содержание конечного ее исхода. В чем задача христианина? Понять должен он, сердцем усвоить, всем существом ощутить, что и каждая отдельная жизнь человеческая и весь космический процесс есть путь освобождения от греха и смерти, есть путь воссоздания святости человека, есть путь возвращения в Царствие Божие. И должен он, каждый отдельный христианин, этот святой путь понять, усвоить, ощутить именно как путь «христианский», т. е. путь всецелого самоотдания Христу Спасителю, Искупителю греха и Победителю смерти.

В каких же формах может происходить это всецелое самоотдание человека Христу Спасителю? Легко формулировать всецелость этого задания!

«Предайся вере всею душою своею и всей жизнью твоею, так, чтобы вера была главною мыслию твоей жизни, и вся жизнь твоя выражением веры», - говорит митр. Филарет.

«Если отдашь Богу не только все, что имеешь, но и все, что мыслишь, чувствуешь, делаешь, - душу, тело, жизнь; можешь ли не признать, что сим еще мало воздаешь Божие Богови! Если это можно назвать достаточным, то не потому ли только, что не можешь сделать больше?» - говорит тот же митр. Филарет.

Но как практически человек может осуществлять эту всецелую свою устремленность к Царствию Божию? Один только верный путь открывается православному христианину: самоотдания себя Церкви, которая есть образ Царствия Божия на земле - той Церкви, которая представляет собою мистически Тело Христово. Всежизненный подвиг христианина - быть верным и послушным сыном Церкви, отдаться детски-простодушно ее святому руководству, со смиренной благодарностью принимать ее благодатные дары, упокоеваться под ее святым покровом, соделать всежизненным центром своего земного существования - Храм Божий, который есть внешнее воплощение Церкви Христовой и который не даром и не напрасно называется в просторечии «церковью».

Чтобы пристальнее всмотреться в существо всежизненного христианского подвига, полезно ближе всмотреться и глубже вдуматься в значение Храма Господня.

«Был ли какой храм в раю земном? - вопрошает Иннокентий Херсонский на торжестве освящения храма. - Не было никакого. Будет ли храм в раю небесном? - Не будет. Зачем же устроен и освящен храм сей? Затем, что мы все теперь ни в раю земном, ни в раю небесном, а на пути от первого к последнему. На пути не строят домов, но устрояют пристанища; и вот мы, по благодати Божией, устроили ныне одно из таких пристанищ. Для кого устроили? - Не для тех, кои не чувствуют никакой тоски по отчизне, живут в сем мiре, как бы им никогда не надобно было идти вон, а выходят вон из мiра так, как бы им никогда не следовало возвращаться паки на землю живых. Таковым на что пристанище? - Они не, на пути, они дома, с ними - все. Нет, если вы с таким тщанием освятили ныне храм сей, то освятили его в пристанище и упокоение для тебя, душа верующая и взыскующая горняго отечества.

Не думайте, - продолжает красноречивый архипастырь, - братие мои, и не говорите, что храм сей освящен нами. Мы были только слабым орудием при сем тайнодействии, и не столько освящали, сколько сами освящались тем, что здесь совершалось. Освятил есть селение Свое Вышний. Здесь действовала та же сила, которая извела из небытия все сущее, которая водрузила над главами нашими солнце и рассыпала мириады звезд; та же сила, которая разлила по земле моря, заставила течь реки, возвысила горы, и ежегодно обновляет и украшает лице всея земли, изводя из нее обильно все, необходимое на потребу человека.

А если так, то и не смотрите, братие, с сих пор на храм сей, как на простое здание, как на дело рук человеческих. Нет, это теперь уже не обыкновенное место собраний, а селение Вышнего, это чертог Царя славы, страшный и досточтимый для самых Херувимов и Серафимов. Здесь - отныне - будет совершаться и тайнодействовать то, чего нет на самом небе, несмотря на все его величие; ибо здесь будет совершаться таинство пречистого тела и крови Сына Божия».

Храм есть частица Неба, вместилище Духа Святаго, земное воплощение Царствия Божия.

Но ведь, и каждый отдельный христианин есть «храм»!!

«Устали! Минутку внимания, - обратился однажды к молящимся во время проповеди при торжестве обновления храма епископ Никанор. - Я прочитаю вам одну церковную песнь, которая поется на всенощном бдении при обновлении всякой церкви, которую и вы в своей церкви слышали вчера, если только слышали (извините!), вникли в ее смысл и уразумели.

«К себе восходи, человече, буди нов вместо ветхого, и души празднуй обновление, дондеже время жития. Да обновляется тебе всякого жития путь: Древняя бо преидоша, се быша вся нова. Сие празднику плод принеси, добрым изменением изменяем. Сице обновляется человек, тако чтится обновлений день».

Не правда ли, песнь типически прекрасная?! Песнь, в которой не знаешь, чему больше удивляться, глубине ли смысла, или умилительной и строгой назидательности, вескости ли отдельных речений, или живописности цельного представления?

Вот обще-церковный, обще-христианский ее смысл. Когда празднуешь обновление храма Господня, когда видишь освящение церкви Божией, к себе восходи, человече! Помни, что ты сам духовный храм, что ты обязан становиться храмом Божиим, жилищем Духа Божия, обителью Святыя Троицы, а легко можешь стать и храминою сатаны, мрачным и грязным вместилищем бесов. Помни, что по плоти родился ты ветхим человеком, а в купели крещения возродился в нового, но с тем, чтобы возрождаться постоянно, чтобы обновляться до самой смерти ветхого плотского человека. Буди же нов, становись новым человеком вместо ветхого, новым храмом Духа Божия, и ежечасно празднуй обновление храма собственной души, дондеже время жития течет».

А вот как о том же говорил архиепископ Иннокентий Херсонский на торжестве освящения храма, обращаясь мыслью к внутреннему мiру отдельных молящихся в нем людей:

«Цель - это наше внутреннее освящение, это воссоздания в нас храма духовного, это наше собственное, так сказать, воцерковление. К сей именно великой и святой цели, как средство, должен служить храм сей. Без сего он будет яко свидетель нашего внутреннего запустения.

«По-настоящему, братие мои, не нам бы надлежало получать освящение от вещей внешних, а им от нас. Из человека, яко средоточия всего видимого мiра, по намерению Творца, долженствовала исходить благодать на весь. мiр. Но когда мы, прервав чрез грех непосредственное сообщение с Божеством, престали быть органом Его действия на весь мiр дольний; когда мы, помертвев вследствие сего духом, ниспали с этой высоты богоподобия под владычество грубых стихий; то удержим хотя настоящий чин, приимем освящение извне, из тех источников, кои открыло для нас милосердие Божие; не останемся мрачными и нечистыми среди света и святыни, нас окружающих. Иначе стены сего же храма, нами воздвигнутого, восстанут против нас. Для того ли, скажут, вы воздвигли нас, чтобы нам быть свидетелями вашего безчувствия и хладности духовной?»

Не раз говорил на эту же тему о. Иоанн Кронштадтский, по аналогичному поводу.

«Сколь чист и прекрасен был человек по душе и телу вначале, - восклицал он, - в первобытном, до падения своего состоянии - можно судить уже по тому, что он сотворен был по образу и подобию Божию и был живым одушевленным храмом Божества: божественные свойства - святость, благодать и любовь, совершенное незлобие, простота, правда, разум, премудрость, непоколебимое мужество, безстрастие, мир, радость и блаженство и некое божественное величие и власть были уделом его души и святились, изображались в его лице и взоре... Теперь мы видим только некоторые остатки, некоторые черты в людях прежнего благолепия образа Божия, по которым отчасти можем судить о прежнем его благообразии; особенно - можем видеть это благолепие в младенцах и благовоспитанных детях, и более всего - в святых угодниках Божиих, и всех живущих ныне в преподобии и правде, - разумею душевное благолепие и святыню духа. Потеряв внутреннее благолепие и имея в себе залоги его, - он стал заботиться более всего о внешнем благолепии, - об украшении своего тела, своих временных жилищ, различной домашней утвари, различных памятников своего искусства (по части живописи, ваяния и зодчества); человек во всем ищет красоты и все старается украсить, только странное дело, забывает наибольшей частью о нетленном украшении своей души, своего внутреннего храма, и оставляет его в запустении, в дыму и чаду страстей...»

Проповедник призывал, далее, свою паству очищать свой внутренний храм: когда произойдет обновление внутреннего храма, тогда только наступит истинное празднество обновления храма. «О, если бы было так, - восклицает о. Иоанн Кронштадтский. - Тогда мы бы не стали спрашивать вас и себя словами апостола: разве вы не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас? - а сказали бы: вы уже по опыту знаете, что вы сами храм Божий, и Дух Божий живет в вас».

Между святыней храма и святыней человека существует не только подобие, но и теснейшая внутренняя связь: святыня, живущая в человеке, постоянно возгревается действием святыни, обитающей в храме Божием.

Отсюда понятно, какое великое значение должен иметь для православного человека Божий храм.

«Господи, люблю я дом Твой и место селения славы Твоей, как любящий и возлюбленный сын любит любящих мать и отца, и дом их, и наставления их, и сожитие с ними и домочадцами и охотно исполняет волю и благие начертания их, - восклицает о. Иоанн Кронштадтский в проповеди, сказанной им при освящении им самим построенной церкви на родине своей. - И как не любить храм Божий, в котором престол Божий, в котором Господь столь дивно, таинственно, ощутительно, осязательно приближается к человекам верующим, соединяясь, срастворяясь с ними в животворящих Своих Тайнах, очищая, освящая, обновляя и утверждая с верою и любовию причащающихся. Как не любить храм Божий, в котором совершается непрестанно пресладкое, радующее душу, богослужение, которое и утешает, и поучает и просвещает, и укрепляет души христианские, руководит их к Богу и к вечному блаженству на небесах. Как не любить храм Божий, в котором совершаются все таинства... столь необходимые для святой богоугодной жизни христиан, или для исцеления души и тела. Как не любить храм Божий, в котором читается всегда Слово Божие, глаголы жизни вечной - говорятся поучения, научающие вере и жизни христианской, добродетельной, праведной, святой. Как не любить храм Божий, в котором мы все, как чада Божий и братья между собою, предстоим лицу Отца Небесного, благословляющего нас во Христе и ради Христа, Сына Своего возлюбленного и единородного, ради нас воплотившегося и вочеловечшегося. Только в общении с Церковью и ее священноначалием и в ее таинствах и Богослужении - спасение наше, сила наша и всякая благодать и милость Божия, а без Церкви, и вне церкви - нет спасения...»

Храм Божий искони и был средоточием православного быта. Божий храм был не только святыней для русского человека, но поистине отчим домом, куда шел он со всеми своими и радостями и скорбями.

«Скажи же ты, русская душа, - восклицал один русский иерарх в разгар Великой войны, - что неудержимо влечет тебя ко святым местам, по каким убеждениям ты спешишь во храм Божий? О, Русь Святая, Русь многострадальная, исповедай невозбранно, что только в православном храме Божием находишь ты истинное училище боговедения и христианского просвещения, что ты входишь в храм, как в спасительную врачебницу, исцеляющую твои душевные немощи, как в тихую пристань, укрывающую тебя от волнений и бед житейского моря. Да, здесь тихо, покойно, уютно душе христианской в благодатно-молитвенном общении ее со Христом, Пречистою Его Матерью и всеми святыми. О, родина святая, твой православный храм - это храм воздыхания, храм печали, храм умиления, храм отрады. Сюда народ твой от древних лет приносит бремя скорби житейской и уходит облегченный».

А знаменитый миссионер прот. И. Восторгов, призывая паству к скорейшему построению храма, в следующих красноречивых словах изображал значение храма в жизни верующего:

«Воздвигните, как можно скорее, дом Господень! Найдете тогда место молитвы и общения с Богом, услышите верою здесь шелест риз Христовых, трепетание крил ангельских; уразумеете этих свеч знаменование, и в них, по слову поэта, и вздох бедняка и слезы вдовицы и покаянную тоску грешника, - и сами проникнитесь молитвенным настроением, хотя бы пришли во храм иногда и с сердцем холодным. Найдете здесь и врачебницу духа в тоске, в смятении сердца, в скорбях и страданиях. Скажете с поэтом: «Господи, путь наш средь камней и терний, путь наш во мраке. Ты, Свет Невечерний, нас осияй! Во тьме полунощной, в полуденном зное, в скорби и радости, в сладком покое, в тяжкой борьбе - всюду сияние солнца златого, Божия милость, и сила и слово, - Слава Тебе». Найдете здесь свидание с мiром горним, свидание с отошедшими в вечность близкими существами, свидание и друг с другом в общении любви к Богу и ближнему. А не в этом ли, не в любви ли к Богу и ближним, главные запросы души нашей? И не в этом ли сущность всякой религии? Не здесь ли заповедь Спасителя? И не здесь ли единственный ответ, какой найден душой человека в его основных духовных запросах и исканиях и какой дан свыше во святом Евангелии?»

Чему же научает нас уподобление храму Господню человека-христианина? Храм Господень свят не сам по себе: он вместилище святыни. Таким же вместилищем святыни призван быть и каждый христианин. Дух Святый обитает, как в храме Господнем, так и в храме тела каждого христианина, и, как мы уже сказали, не только подобие существует между этими двумя храмами, но и теснейшая внутренняя связь. Церковь, это Царство Благодати, изливает свою спасительную благодать на человека по преимуществу в храме Божием. В высшие же моменты храмового тайнодействия из Царства Благодати непосредственно раскрываются врата в Царство Славы. Облагодатствованное тайнодействие облагодатствованного человека в облагодатствованном храме низводит на землю Святое Святых сфер небесных. Царствие Небесное не просто «приближается», а непосредственно является, реально-мистически обнаруживается в таинстве Евхаристии, которая, по слову современного нам русского светского богослова, «есть поистине центральный нерв жизни Церкви».

«Здесь, - говорит Н. С. Арсеньев, - переживается присутствие Господа, прославленного, окруженного сонмом ангелов, здесь воспоминается и мистически воспроизводится Его смерть, согласно слову: «Сие творите в Мое воспоминание» и «Смерть Господню возвещаете»; здесь просвещается окружающая действительность, вернее переносится в иную - высшую плоскость бытия и предстоит со страхом и трепетом; здесь обожается человек, становится сообщником божественного естества... здесь весь мiр, как единая семья, призывается к восхвалению Господа, и за весь мiр, за всю тварь приносится молитва пред Престолом Славы. И, наконец, здесь в Таинстве Евхаристии с особою силою мистически проявляется и осуществляется то всеохватывающее единство Тела Христова, которое объединяет в союзе любви дальних и ближних, горнее и дольнее - через Богочеловека».

В Таинстве Евхаристии тварное преображается в Божие, и к Божьему, к Вечной Жизни, приобщается человек. На некое земное мгновение предваряется надмiрный итог мiровой истории: искупленный крестною смертью Спасителя, истребляется грех, и святостью возгорается человек, освященный святостью Тела Христова.

«Памятуете ли, что приобщаетесь «таинственно» Тела и Крове Христовы, и потому Самого священнейшего святых и источника святыни - Христа? О, великое и умом непостижимое дело. Но слушайте и внимайте, что иерей возглашает на Литургии:

«Святая святым» - то есть преподаются»,- говорит св. Тихон Задонский.

Вот на какие неизреченные высоты способна возводить христианина Церковь! К этим высотам подводит она человека, тем самым воспитывая в нем и подготовляя из него обитателя Вечности, приучая его к свету святости. Ведь, что значит пребывать в Церкви? Это значит святиться Ее святостью. Задача Церкви в том и состоит, чтобы являть, упражнять, культивировать, взращивать святость. Отдельный христианин принадлежит к Церкви лишь постольку, поскольку он готов и способен просвещать и освящать себя светом церковной святости. Он - подлинный христианин постольку, поскольку он приобщается Ее святости в тех формах, которые Церковью установлены. Такое пребывание в Церкви неложно обещает великие радости, предваряющие уже на земле блаженство Жизни Вечной, но оно требует и великих жертв, великого самоограничения, подвижничества. Лишь узкий путь ведет в Жизнь Вечную!

Подведем итоги.

«Христианин! Будь, а не кажись: вот одно из важных для тебя правил». Эти слова митр. Филарета прекрасно выражают всежизненное задание христианина. Но видели мы, как безконечно трудно «не напрасно называться христианином»! Познали мы и то, что совершать потребное для того, чтобы «не напрасно» называться христианином, можно только пребывая послушливым сыном Церкви. Ясно отсюда вытекает, что, при всех благодатных утешениях, которые связаны с пребыванием нашим в Церкви, это пребывание несет нам великие трудности и скорби, неизбывные, неустранимые, определяемые самим фактом погружения Церкви в атмосферу «мiра», во зле лежащего.

«В мiре скорбни будете», - сказал нам Спаситель. Правда, Он присоединил призыв радоваться о том, что Он победил мiр. Но эта великая и уже неотменимая радость обретается нами чрез скорбь, к этой Радости ведущую. Только Церковь и обладает силою временную скорбь привременной жизни превращать в преддверие и даже уже в предварение Вечной Радости! К этой скорби и должен быть готов каждый член Церкви, скорби, которая может быть предельно тяжкою, но и безмерно благодатной. Пребывание в Церкви есть подвиг, как в плане жизни личной, так и в плане жизни общественной, подвиг, вытекающий из самого существа принадлежности к Церкви, а не из особых обстоятельств времени и места, превращающих пребывание в Церкви в подвиг. Если этого подвига нет, нет и благодати, нет подлинной принадлежности к Церкви, а есть принадлежность чисто внешняя, кажущаяся. Подвижничество - суть церковно-православного бытия.

«Конечно, мученики, - говорит архиепископ Иннокентий Херсонский, - за их торжественное исповедание имени Христова и претерпение за то различных мук и смерти, достойны особенной похвалы и награды: но и всякий истинный христианин есть, в своем роде, мученик; ибо он должен распять свою плоть со страстьми и похотьми, а это стоит немалого терпения и, может быть, превосходит многие муки».

«Быть в безопасности от гонений - есть тягчайшее из гонений, - говорил св. Иоанн Златоуст. - Это хуже самого гонения. Безопасность наводит сон на душу, производит великую невнимательность и безпечность, возбуждает всякого рода страсти».

Разве случаен тот факт, что именно с прекращением гонений расцвела пышным цветом культура монашества, дав полное осуществление всем формам иноческого подвижничества? В них христианин искал и обретал прибежище, укрывающее его от великих и для души губительных соблазнов, связанных с «безопасностью». Не случайно и то, что образ монашеского подвижничества стал мерилом и общежитейской правды, привычно высясь над обыденностью мiрской «безопасности», как некая безспорно совершенная форма жизни, как некий идеал, отдаленным приближением к которому остается жизнь христианина-мiрянина, со всеми ее поблажками и «скидками», учитывающими немощь человеческого естества.

А наша Святая Русь! Случайно разве то, что вся она от царских палат до крестьянской избы была подобием монастыря! Чтобы это ощутить - достаточно развернуть Домострой. И очень ошибся бы тот, кто решил бы, что советы и заветы Домостроя лишь зовут к осуществлению чего-то от жизни далекого. Нет, это была жизнь. Тем же языком еще на Святой Руси Киевской говорил Владимир Мономах в своем поучении детям. А если кто хотел бы воочию увидеть эту жизнь «по Домострою» - ему достаточно было бы углубиться в чтение знаменитых исследований Забелина о быте русских. Царей и Цариц. Можно быть уверенным, что если бы мы обладали документацией, столь же обстоятельно раскрывающей нам жизнь простых людей тех же веков, сводка их дала бы нам подобную же картину жизни, устремленную духовным взором к идеалу монастырского устава...

Пусть с европиезацией быта ушел на Руси Петровский монастырь куда-то вглубь и вдаль. Значение его, как учителя жизни не упразднилось. И было так вплоть до самого ухода в небытие Исторической России. Вспомним о той роли, которую играла Оптина пустынь в русском общественном самосознании. Неизмерима, поистине неизмерима была степень влияния оптинских старцев на широчайшие круги русского общества, не окончательно порвавшего с Церковью. Никто, кажется, это лучше и сильнее не выразил, чем В. В. Розанов, в одном из очерков своего труда, посвященного по преимуществу обличению Церкви с ее аскетическими устремлениями, но временами дающего выход и тому восхищению пред ее святыней, которое жило неизменно в душе этого пламенного богоборца-богоискателя.

Итак, монастырь, этот питомник подвижничества, должен быть рассматриваем и как образ и как орудие спасения (подвижнического спасения!) для всего православного общества, в его обороне против губительной «безопасности», отрывающей членов этого общества от дела всежизненного спасения.

Но разве существовало такое время на земле, когда «безопасность» была действительно всеобъемлющей, когда, в плане спасения души, она, так сказать, давала в самом деле тон жизни, когда подлинно от христианина ничего не требовалось, задевающего его христианскую совесть, когда ничего ему угрожающего не виднелось на общественных горизонтах?

Такого времени не знает история мiра. Пусть Церковь перестала быть гонимой, пусть она стала не только признанной, но даже и «господствующей» - разве перестала тогда подвергаться испытаниям и искушениям Церковная Истина, разве не ставились именно тогда пред лицом величайших соблазнов носители этой Истины и разве не ценою исповедничества и мученичества уходили они от этих соблазнов?

Об этом свидетельствует история обоих великих Православных Царств, призванных быть в мiре хранителями Церковной Истины: Византии и России. Никогда не был легок удел безстрашных стоятелей за Правду Церкви: ни в Византии, ни в России - а нередко становился он непереносимо тяжек...

Нет, исповедничество не есть для христиан явление каких-то исключительных эпох. Это явление не только постоянное, но даже в этом постоянстве не знаменующее что-либо резко из ряда вон выходящее. Меняется форма и напряженность исповедничества, но оно может потребоваться от каждого христианина, и каждый век несет с собою свой бытовой лик исповедничества. «Свидетельство» Истины всегда требует великого мужества, ибо оно всегда способно превратиться в «мученичество». Греческое слово «мученик» ведь и означает «свидетель»! Вспомним судьбу Максима Грека, этого строго-православного мудреца-праведника, десятилетиями несшего крест мученичества в лоне Православной Руси! Это лишь яркий пример явления повседневного. Следы тернового венца не так уж трудно обнаружить на челе даже такого человека, как незабвенный митрополит Филарет Московский, этого могущественного князя Церкви, чуть не полвека бывшего безспорным возглавителем Церкви в России!

То, что обнаруживается наглядно для современников и запечатлевается исторической памятью для потомков в отношении «великих», остается уделом к «малых». Никто не должен почитать себя свободным от подвига исповедничества. Церковь, однако, с особою осторожностью подходит к вопросу о подъятии этого креста, проявляя сама и требуя от своих чад величайшей рассудительности.

«Восстало гонение, - говорит епископ Феофан, - молчи и пребывай в своем чине, предаваясь Господу всеустрояющему, молись о силе помощи. Чувствуешь слабость и страх, а между тем имеешь возможность укрыться, - укройся. Многие так делали. Целою Церковью удалялись в леса и горы. И Господь сказал: когда гонят в одном городе, бегайте в другие (Мф. 10, 23). Мимо идет гнев Господень, - говорит пророк (Ис. 26, 20). Взят силою и представлен на суд: не усрамися, ниже убойся, яви силу любви к исповедуемому тобою Господу, стань за Него до крови и смерти. Но без того, кто чувствует себя связанным нравственною силою, именно, внутренним некоторым понуждением, к исповедничеству, тот, благословясь, с совета пастыря, если можно, или и без того возвысь голос исповедания. Сделай то же и тогда, как видишь, что те, коим следует исповедывать, слабеют, или когда бываешь в кругу тех, кои еще не поставлены в сию честь, а уже готовы по слабости отречься от истины. Многие мученики так поступали и не только спасали веровавших, но и не веровавших делали верующими. Вообще, исповедничество открытое никак не может быть лишним, когда делается по любви, к Господу влекущей, со «здравым решением», а не буйным фанатизмом. Опасения и ограничения все в сторону... Иди не боязненно, говоря исповедание: Господь тебе помощник. Всякий исповедник есть крепкий воин из воинства Христова. Слаб? Беги, когда есть возможность, а когда пойман, свидетельствуй не боясь. Никак себе не должно позволять, хоть для вида только сделать то, что требуют в знак отречения, ибо это то же, что отречение. Таков дух исповедничества. Его и должно всегда возгревать в себе, чтобы не готовыми не застало время невзгоды, надо постоянно быть готовым страдать и умереть за имя Христово и веру святую. Это есть духовное исповедничество или сокровенное мученичество, когда бывает христианин сердцем распят, хотя телом жив».

Но пусть не думает христианин, что он отпадает от Церкви только отрицательным актом малодушного отвержения от себя звания христианина пред лицом каких-либо грозящих ему рисков и опасностей. Нет, самая положительная принадлежность к Церкви требует в самых обыденных условиях настолько много от христианина, что, в сущности, никто не может сказать о себе с уверенностью, что он «принадлежит» к Церкви, что он воистину является членом мистического Тела Христова.

Больше того!

«Утверждение человеком своей несомненной, всецелой и окончательной принадлежности к Святой Соборной и Апостольской Церкви было бы знаком очевидной его не принадлежности к Ней или неполной принадлежности...»

«Достойно удивления, что Святая Церковь, желающая взять всего человека и все его сердце, не влагает в его уста свидетельства «принадлежности» его к Ней, но лишь свидетельство веры в Нее. Большего пред Тобою, Господи, человек на сей земле сказать не может...»

Так говорит о. Иоанн (Шаховской) в журнале «Летопись», и тут же указывает он на свидетельство самой Церкви о таинственной зыбкости связи с ней верующих:

«Знаменательна и таинственна молитва таинства покаяния, читаемая священником перед отпущением грехов каждому кающемуся православному человеку. Накрыв его епитрахилью, священник читает может быть который раз! - над православным человеком: «...примири и соедини его Святей Твоей Церкви, о Христе Иисусе, Господе нашем» (тайносовершительная молитва). Итак, в каждой исповеди происходит воссоединение павшей и, в каком-то смысле, отпавшей от Церкви, чрез грех, души православной - с Церковью».

И тут опять нам полезно обратиться к сравнению отдельного христианина с храмом Божиим. Не только сходство, но и разница наблюдается между этими двумя вместилищами святыни. Храм Божий есть внешний предмет, освященный пребывающей в нем благодатью. Не то человек! Он - свободное существо, от изволения которого зависит стать вместилищем святыни. Человек постепенно «спасается» с помощью нисходящей на него благодати, и конечное освящение его храма решается только в вечности. Человек - только проект храма!

«Доколе остаемся на земле, - говорит архиепископ Иннокентий Херсонский, - все еще нет полного храма души в том совершенстве, какое он должен иметь по намерению небесного Архитектора. Во всю жизнь он должен воссозидаться и благоустрояться; вершину же и крест на нем ставит - один Ангел смерти... Великое празднество (освящения) совершится не здесь, а если даст Господь - там, в светлых обителях Отца Небесного».

Мы можем кончить наши размышления теми же словами, которыми мы их начали: всежизненный подвиг христианина венчается в Вечности.

Великая тайна этот подвиг, тайна личной встречи с Христом!

Христос при дверях каждого христианского сердца. Распознало ли оно этот спасительный зов? Откликнулось ли на него? Осталось ли верным Христу? Возвратилось ли к нему, если зовы мiра были настолько сильны, что заглушили этот зов? Сумело ли эту благодатную встречу сделать источником общения постоянного с Христом, возводящего от силы к силе к мужескому возрасту о Господе?

Всежизненный ответ на эти и многие подобные вопросы решает судьбу человека в Вечности.

«Жизнь коротка», - писал рано ушедший от нас иеромонах Мефодий, всю свою недолгую жизнь отдавший Господу...

В немногие дни ее человек или расточает сокровище безсмертной души своей или обретает вечность.

Открой же, христианин, пока не наступил еще закат дня твоей жизни, свое сердце для животворящих лучей евангельской правды.

Знай, что если евангелие и осудит тебя, оно же даст тебе вечное оправдание. В нем обретешь ты подлинное счастье. В свете его благодатного озарения ты увидишь подлинный смысл всего, что постигает тебя в твоей жизни.

Тогда познаешь ты очищающую радость скорбей и руководящую нас силу Божественного Промысла.

И тогда, склонясь на смертное ложе свое, «в чистом свидетельстве совести», сможешь ты произнести новозаветное «ныне отпущаеши», сказанное некогда ап. Павлом: «Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил. А теперь готовится мне венец правды, в день оный, и не только мне, но и всем возлюбившим явление Его».

И пусть не обольщается христианин: принадлежность его к Церкви Христовой в видимых формах, установленных на земле, сама по себе, еще не означает спасения, а есть лишь всежизненное подвижничество под покровом Церкви в радостной надежде спасения. Чрез Царство Благодати - в Царство Славы: вот путь христианина, каковой путь в каждом отдельном случае есть не только великая тайна, но и есть вместе с тем, великое чудо, - величайшее из чудес, явленных Вседержителем на земле, ибо здесь не просто побеждается естества чин, а обожается тварь.

Обозрев все множество чудес в мiре, о. Иоанн Кронштадтский говорит:

«Но особенно сила, держава Господня, проявляется в том, что Он претворяет человека-грешника в святой избранный сосуд, падшего падением ужасным - восстановляет, растленного воскрешает и обновляет, мертвого душой и телом человека оживляет, падшего в вечную смерть - вводит в жизнь вечную. Это - чудо чудес...»