|
2. Трагедия современного сионизма учит нас, во-вторых, не связывать национальную идею с мечтою, не ориентировать мечту географически и не вносить в национальную программу элементов сущей утопии. За две тысячи лет национально-религиозная идея Израиля (а она с самого начала, издревле была именно религиозною!) была сохранена только у мистически-верного кадра рассеянного по миру еврейства. За две тысячи лет эта идея превратилась у них в стенающую мечту, но в осуществлении ее борьба за средства растянулась на политически невыносимо долгий срок, а цель подверглась психологически бесконечно-разнообразной дифференциации. Марголин прав, отмечая отсутствие единства в оформлении этой мечты, в сущности религиозно-утопической, но крепко связанной с географическими и историческими условиями. И чем теснее эта связь с территорией Палестины, тем менее строительство Израиля может согласиться на совершившуюся за века - арабизацию и интернационализацию «священной территории». И трудно надеяться на то, чтобы арабы, охваченные панисламистским брожением, и европейцы, претендующие на религиозно-христианское значение Палестины и Иерусалима, дошли до такого понимания древней сионской идеи, что согласились бы передать Израилю территорию его утопической мечты.
Что же касается нас, русских националистов, то мы должны научиться тому, чего совсем не умели до периода последних войн и революций: мы должны научиться крепко отличать политическую программу от мечты и от утопии. Нам нужна крепкая национальная программа, всегда верная себе, даже и тогда, если мы признаем неосуществимость мечты и жизненную исключенность утопии. Русская предреволюционная интеллигенция мечтала о последовательной демократии, тогда как русский народ не разумел ни драгоценности свободы, ни сущности гражданственного характера, ни смысла конституции, партии и программы. Наша интеллигенция не умела отличать насущной необходимости от мечтательной возможности и от утопической невозможности. И когда интеллигенция именно на этом провалилась в 1917 году, то прорвавшаяся к власти полуинтеллигенция и противоинтеллигенция начали попирать насущную необходимость (промышленную инициативу и аграрную реформу Столыпина!), насильственно проталкивая в жизнь утопическую невозможность (коммунизм и колхозный строй!).
Утопия не только не осуществляет мечту, но компрометирует и губит ее. Несвоевременно и нелепо вводимая мечта разлагает живой организм государства и ставит народ перед воротами каторжной тюрьмы. Тут есть чему поучиться сионистам у нашей русской трагедии. В политике опасно и вредно навязывать жизни утопию, подменять необходимость мечтою, пренебрегать насущным ради неосуществимого.
3. Политическая жизнь, вообще говоря, есть явление органическое, а не механическое: здесь целое создает свои необходимые органы, а не куски сдвигаются в насильственное единство в борьбе друг с другом. Не следует приводить в возражение лам возникновение таких федераций, как Швейцария и Соединенные Штаты. В обоих этих государствах органическое единство уже существовало и только постепенно входило в сознание и находило себе признание у людей; здесь не куски сдвигались, а живые общины уразумевали свою естественную сопринадлежность и смыкали свои силы. Можно было бы сказать, что духовная и естественная субстанция открывала людям и общинам свою цель и свою власть; и скрытое единство становилось явным и признанным. Центростремительность побеждала.
Марголин повествует о другом процессе. Две тысячи лет географического, климатического и политического рассеяния создали великое расхождение в рассеянном народе: расхождение религиозное (от Ветхого Завета до полного безбожия), политическое (от националистического империализма до советского раболепства), хозяйственное (от капитализма до нового «социалистического капитализма», от индивидуального хозяйства до строгостей Кибуца). Это расхождение насыщено нетерпимостью двухтысячелетней мечты и фанатического пафоса. Преодолеет ли сионизм эту дифференциацию, возникнет ли народ из «предшествующих ему партий» - это дело самого Израиля. Но нам дается здесь урок: созерцать и строить Россию не от партии, а от целого; не играть в механическое распадение, а искать органического единства; не принимать всерьез эмигрантское баловство, приучающее нас к непримиримому обособлению за рубежом и к делимости России в дальнейшем. И мы ныне рассеяны, но отсюда наша обязанность непрерывно работать над преодолением этого рассеяния, и притом - не организационно-соглашательского, а ментального, душевно-духовного, миросозерцательного. Мы прежде всего - русские, помышляющие чувством, волею и делом о единой России. И мы отнюдь не должны соблазняться тем, что запад снабжает деньгами и издательскими возможностями тех расчленителей, которым в восстановленной России совсем не будет места. Лучше верно и честно говорить о единой России, чем кувыркаться по всем столицам мира, истерически выкликая о необходимости и демократичности гибельного для нас расчленения.
4. Еще один урок дает нам трагедия современного сионизма. Всякое государство нуждается прежде всего в земледельце, инициативно и неумолимо инвестирующем свои личные силы в сельскохозяйственный труд. Нет этого - и государственная жизнь становится невозможной. Но для такого самовложения необходимо «согласие» инстинкта самосохранения, его доверие к окружающей природе, к другим, по соседству живущим людям, и к власти, организующей порядок жизни. Коммунисты, с их извращенным рассудком и свирепою волею, воображают, будто это инстинктивное согласие и инстинктивное доверие может быть вынуждено у людей в порядке голода и страха; и жестоко ошибаются в этом. Жизнь инстинкта имеет природу органическую и иррациональную: она протекает по особым законам таинственной внутренней целесообразности и не поддается никаким выдуманным аргументам. Доктрины здесь бессильны: партийная болтовня - мертва и бесплодна. Инстинкт ищет уверенности в том, что его самовложение в природу даст плод и вознаградит затраченные силы, - что другие люди не отнимут произвольно добытый продукт, - что порядок, выражаемый словами «кто посеет, тот и пожнет», обеспечен прочно и навсегда. Иными словами: трудолюбивый земледелец требует частной собственности на землю, - явление вековечное и в человеческой природе укорененное, отнюдь не отвергающее ни сотрудничества людей, ни их взаимопомощи, ни щедрости.
И вот, величайшее затруднение современного сионизма состоит в том, что иммиграция в Палестину не принесла ей необходимого слоя привычных и опытных, любящих и знающих свое дело земледельцев частных - собственников. Этот слой пришлось с самого начала воспитывать в Кибуцах. Сколь бы ни энергичны и даже героичны ни были эти усилия молодых сионистов: создать новый крестьянский дисциплинированный слой преданных своему делу земледельцев, - Марголин прямо отмечает в этом кадре отсутствие земледельческой традиции и неискоренимое тяготение еврея к индивидуальному владению. Страна не может строиться при отсутствии крестьянской массы, а крестьянская масса, способная к временной и условной кооперации, всегда будет тянуть в конечном счете к частной собственности на землю. Вот почему «кибуц никогда не завоюет ни экономики, ни политической власти в Израиле» (Марголин).
Таким образом, история дает нам два поучительных примера в деле устроения сельского хозяйства: 1) принудительно-каторжный колхоз в Советии с его непрерывными неудачами и 2) свободно-инициативный кибуц в Израиле с его великими, но не удовлетворяющими усилиями волевой дисциплины. Ни насильственный, ни добровольный аграрный коллективизм не разрешат великую задачу творчески-успешного сельского хозяйства и нам надлежит предвидеть в России частно-собственническую форму крестьянства.
Эти выводы отнюдь не исчерпывают всех тех поучительных уроков, которые нам можно и должно извлечь из кризиса современного сионизма. Но обойти их молчанием было бы невозможно.
Иван Ильин, «Наши задачи»
|