Русская Идея

Лев Тихомиров

Критика демократии

Выбрать шрифт:

Изменить размер:

Увеличить шрифт     Уменьшить шрифт

Социализм в государственном и общественном отношении

Часть X

Совсем не то происходит на континенте.

Сам по себе ход экономическо-государственного развития, несмотря на то что социализм отвлекал огромное количество сил общества и народа от творческой социальной работы и вечными угрозами революции заставлял государство тратить множество сил и средств на охрану вечно угрожаемого и беспрерывно нарушаемого общественного спокойствия, — несмотря на это благоприятное условие, ход развития общественности стал все более обнаруживать неверность теории социального демократизма. Предсказываемое Марксом и Энгельсом превращение всего народа в пролетариев не осуществлялось. Число собственников не уменьшалось, а возрастало, концентрация капиталов в производстве шла довольно туго, мелкое производство обнаруживало большую способность выживать и бороться за существование с крупным.

Приведу некоторые данные по этому предмету.

В области земледелия в Бельгии количество земель в среднем крестьянском хозяйстве утроилось, крупное же землевладение уменьшилось. Во Франции мелкое землевладение также увеличилось. В Англии, где собственно землевладение еще со времен Вильгельма Завоевателя попало в руки 60 000 человек, у крестьян в собственности немного земель, но обработка ее развивается в виде мелких хозяйств, на которые приходится 66% всей земли, тогда как на крупные хозяйства — всего 2,5% земли. Капиталистическое хозяйство не обнаруживает способности одолеть крестьянина, напротив, число гигантских хозяйств уменьшается. В Германии точно так же крестьянское хозяйство захватывает все большее количество земли, увеличившись за последние 15 лет на 30%. Крупное же хозяйство сокращается. «Не подлежит сомнению, — говорит Берн-Штейн, — что во всей Западной Европе и в Восточной Америке — всюду растет мелкое и среднее хозяйство и понижается крупное и исполинское».

Та же устойчивость мелкого и среднего производства проявилась и в обрабатывающей промышленности.

В Германии крупная промышленность к 1895 году не могла собрать на фабриках более 1/2 всех рабочих. В 1895 году из 10,5 миллиона рабочих Германии крупная промышленность занимала лишь 3,25 миллиона. Средней же величины заведения — 2,5 миллиона, мелкие (ниже пяти человек) — 4,5 миллиона. Да сверх того имелось 1,25 миллиона ремесленников. Притом число рабочих на мелком и среднем производстве прямо возрастает. На мелком (до пяти человек) в 1882 году было 2.400.000 рабочих, а в 1895 году 3.056.000 человек. В предприятиях до десяти рабочих было 500.000 человек, а стало 830.000.

Концентрация рабочих и повсюду подвигается плохо. Во Франции на одного хозяина теперь приходится в среднем всего три рабочих, в Австрии — по четыре рабочих.

Распределение собственности также становится правильнее. В Саксонии в 1870 году почти 80% населения получало менее 800 марок в год, а в 1894 году меньше 800 марок получало лишь 64% населения, тогда как число зажиточных возросло с 20% до 36%. В Пруссии число населения возросло вдвое, а число зажиточных в семь раз. Вообще, ряд данных показывает, что существующий строй постепенно улучшает положение народа и что количество пролетариата относительно уменьшается.

Казалось бы, такая тенденция естественного хода вещей должна была побудить социалистов оставить ложную теорию и присоединить свои усилия к тому, чтобы еще более увеличить и ускорить ход возрастания народного благосостояния. Но социальная демократия, совершенно наоборот, тут-то и начинает торопиться произвести социалистический переворот.

При этом уже откровенно заявляется, что социальная демократия должна будет бороться против всей нации и, так сказать, намерена завоевать ее, соответственно с чем располагаются и средства действия.

«Одна из особенностей современного положения, — говорит Каутский, являющийся теперь официальным публицистом партии, — заключается в том, что в настоящее время мы (социал-демократическая партия) встречаем наиболее упорное сопротивление не со стороны правительства». «В прежних революциях принимала участие вся нация, объектом же нападения было только правительство». Теперь все изменилось. «Революционные слои не являются, как было при прежних революциях, представителями огромного большинства народа против горсти эксплуататоров, а являются, в сущности, представителями лишь одного класса, против которого стоят не только все эксплуатирующие классы, но и большинство мелких буржуа, и крестьяне, и большая часть интеллигенции», короче: весь народ («Социальный переворот»).

«Особенность» эта так важна, что при некотором уважении к человеческому праву те люди, которые сами сознаются, что против них вся нация, были бы обязаны отказаться от революции, которая в таких обстоятельствах является противонародным преступлением.

Но социал-демократическая публицистика заботится лишь о том, чтобы доказать своей партии возможность захвата власти даже и при этом условии. Каутский указывает, что социал-демократы лучше организованы, тогда как остальные слои народа раздроблены, указывает, что у социал-демократов больше мужества и решительности, чем у других, и что, сверх того, для произведения переворота они могут воспользоваться «благоприятными обстоятельствами». Таким благоприятным обстоятельством выставляется, например, внешняя война, когда правительство, обремененное тяжкой защитой от неприятеля, оказывается слабым для отражения внутренних врагов. Другим условием указывается всеобщая забастовка. Я упоминал, что эта идея являлась в порыве раздражения и у английских рабочих в то время, когда они еще находились под влиянием социализма. Но здравый смысл и общественное чувство скоро показали англичанам, что, борясь такими средствами, они могут только погубить общество и с ним самих себя. У современных же социал-демократов и через семьдесят лет может восхваляться и рекомендоваться подобный способ борьбы. Так, по поводу русских забастовок г-жа Роланд Гольст по рекомендации Каутского написала целый трактат о всеобщей забастовке. При этом она говорит: «Путем всеобщей забастовки русские пролетарии разрушили силы врагов. Путем стачки они сделали невозможным существование и какую бы то ни было деятельность, внесли в общественную жизнь беспорядок и неустойчивость, доведшие общество до невыносимого состояния, понизили доходы государства и навязали ему новые расходы, заставили войска и полицию нести изнурительную службу и т. д.» («Всеобщая стачка и социал-демократия»).

Такая пропаганда, поощряющая человека хвалиться количеством страданий, причиненных им как отдельным лицам, так и всему обществу, составляет пропаганду истинного человеконенавистничества и разрушает всякую тень общественной нравственности. Дошедши до такого состояния, социалистическая идея превращается в нечто неслыханно реакционное, отодвигающее человечество к самым варварским временам. При достигнутой степени культурного развития мы не признаем голого права силы даже в международных отношениях, не можем признать правоты монголов, например, только из-за того, что они были сильнее раздробленной междоусобиями России. Социальная же демократия рекомендует миллиону рабочих сплотиться так искусно, чтобы оказаться сильнее всей нации и потом подчинить ее силой своему режиму. Мы считаем недопустимой измену тому обществу, в котором приняли права гражданства. Социальная демократия рекомендует напасть на свою страну во время внешней войны, то есть когда обязанность гражданина состоит в том, чтобы, забыв внутренние споры, стать дружно за общий интерес нации. Но, становясь на такую почву, социалистическая доктрина разрушает не только современное общество, а делает невозможным какую бы то ни было общественность. Она разрушает самую способность людей жить в обществе и созидать общество.

Для человека, не ослепленного страстью, ясно, что, воспитывая в людях полное презрение к праву других и даже к праву национальному, нельзя из таких лиц создать нового общества. Характер и привычки, сложившиеся на таких понятиях и на дикой борьбе, поправшей ногами все принципы, не могут не передаваться всем окружающим, а уж тем более укрепляются у самих социалистов. Если бы они и успели победить и захватить в свои руки современное государство, то они будут проявлять в новом обществе те же качества, которые воспитала в них социал-демократия. Привыкши к презрению права личного и общечеловеческого, они неизбежно будут также коварно изменять и социалистическому обществу, если в нем что-либо им не понравится, будут позволять себе такие же насилия над новым обществом. Такие люди всякое общество, старое или новое, превратят в арену взаимных коварных нападений, взаимного разрушения и междоусобиц. Свобода и благосостояние возможны только среди людей, которые проникнуты уважением к общему праву и во взаимной борьбе не позволяют себе доходить до его нарушения.

Это всецело относится и к идее всеобщей забастовки. Стачка, забастовка вполне понятны как орудие частной борьбы между двумя враждующими частными силами: рабочими и предпринимателями. Но всеобщая забастовка обращает частную или классовую борьбу против всего общества. Это уже составляет попрание общественного права, и толкать рабочих на такой путь — значит развивать в них чувства эксплуататоров.

Во всеобщей стачке воспитывается такой эгоизм, какой редок даже среди самых типичных эксплуататоров.

Здесь человек, во-первых, приучается хладнокровно причинять страдания всем окружающим, без всякого внимания даже к тому, враги ли они ему. Нужно вспомнить, какими страшными бедствиями и лишениями всеобщая забастовка падает на всех не причастных борьбе, не повинных ни в какой эксплуатации, не говоря уже о стариках, больных, детях и т. д.

История передает как пример благородного человеколюбия поступок короля Генриха IV [12], который доставлял хлеб в Париж, осажденный им во время гражданской войны. Вот какие люди и какие чувства способны созидать общество! Уничтожить же в своем сердце всякую искру человечности — это значит губить общество.

Подрывая общую нравственность в человеке, идея всеобщей забастовки, вообще забастовки предприятий общественно необходимых, подрывает, сверх того, в рабочем человеке главное его украшение: трудовую нравственность, профессиональную этику. Трудящийся человек именно этим чувством выше нетрудящегося. Трудовая этика говорит нам, что мы своей работой не только получаем сами средства к жизни, но распространяем благо на всех людей, служим человечеству, являемся в труде своем общественными деятелями. Этим чувством свят наш труд. Он есть наша нравственная обязанность перед человечеством, он есть наша помощь не только знаемым, но и незнаемым, всем человеческим существам. Но какие противоположные чувства прививает нам идея всеобщей забастовки! Репортер «Русского голоса» (3 марта, № 51) рассказывал уличную сцену из забастовки городских трамваев. Забастовка кончилась, но появились агитаторы, горько упрекавшие своих товарищей в измене. Те отмалчивались или говорили: «У меня вон семеро; все просят есть... Вот и бастуй...»

Этот бедный человек помнит, что у него семеро детей. Из-за их голодного писка он прекратил забастовку. Но как же ни он, ни агитаторы, упрекающие его, не потрудятся вспомнить, что тысячи семейств, у которых тоже дети есть просят, поставлены в самое тяжкое положение отсутствием конок и трамваев? Как же рабочему или другому служащему вовремя попасть на работу? А он из-за опозданий иной раз может и совсем потерять место. Дети же и у него пищат, есть просят. Но ни о чем подобном этот кондуктор не думает. Он думает или о прибавке жалованья, или о том, чтобы вовсе не потерять жалованья, а как это отражается на судьбе других людей -ему все равно. В таком человеке уже подорвана трудовая этика. Он уже не имеет самого высокого чувства работника.

А что сказать, когда рабочие, поставленные на водопроводе, начинают грозить пресечением воды для жителей? Ведь это хуже измены на войне.

Если бы мы превратились в людей, забывших трудовую нравственность, то между нами возможна была бы только взаимная эксплуатация, грызня и резня. С такими людьми нечего и толковать о каком-нибудь лучшем строе жизни. Чувством профессиональной этики наша общественность держится, может быть, более, чем каким другим, потому что в труде своем человек является общественным деятелем не раз в год, не только на каких-нибудь выборах, а ежедневно и ежечасно. И вот это-то сознание общественного значения нашего труда, сознание того, что он имеет своей задачей не замаривание, а постоянное оживотворение всего окружающего, заставляют забывать новейшие социалисты.

Ставя своим идеалом коммунизм, они сами заставляют людей забывать, что наш труд не есть только наше частное или партийное Дело, но общественное и общечеловеческое. Говоря об обобществлении всех отношений, они разрешают насилие над обществом. Говоря о трудовом обществе, они уничтожают трудовую этику.

Но, вырабатывая таких людей, которые утрачивают уважение к другим людям, к обществу, к человеческому праву, что же можно создать? Если люди уже ни на кого не в состоянии будут положиться, если, например, при самом социалистическом строе хранители общественных складов устроят забастовку в раздаче продуктов или в доставлении фабрикам электрической силы, какое же возможно общество? Тут, после долгой резни, все могут лишь прийти к заключению, что невозможно жить иначе, как создав какой-нибудь страшный центральный деспотизм, который грозным принуждением, карой и вечным надзором за всеми и каждым заменил бы действие погибшей в людях нравственности, гуманности и сознания своего общественного долга.

Когда вспоминаешь первые фазисы социализма в начале XIX века, вспоминаешь эти горячие обличения эксплуатации и бесчеловечия, горячие призывы к человеческой солидарности и сравниваешь эти прежние речи с нынешними воззваниями к борьбе против всего общества, во имя своей партийной программы, с забвением всех человеческих чувств, с призывом морить не только врагов, а всех, кто попадется, голодом и жаждой — то нельзя не видеть страшного регресса. Идея, призывавшая к обновлению мира, превратилась в идею, возвращающую его к самым первобытным временам дикости, когда человек еще не умел сознать брата в другом человеке. Именно это и приводит теперь многих в ужас перед социализмом как перед носителем гибели общественности, а стало быть, и всей культуры.

Я должен, однако же, сказать, что когда какое-либо учение или общественное движение доходит до таких отчаянных средств действия, то это показывает не возрастание его силы, а внутреннее сознание, что дни его сочтены. Сила всегда великодушна, и то учение, которое ее имеет, не станет себя компрометировать бесчеловечием или изменой. Новейшая тактика социализма явилась, я полагаю, только оттого, что он уже видит свое ослабление, видит, что человечество уже нашло пути к обновлению без него и начинает все более переходить на эти пути.

Едва ли поэтому можно сомневаться, что как ни грозны по приносимым бедствиям движения современного социализма, они выражают не усиление, а упадок социалистической идеи. По всей вероятности, рабочие Европейского континента теперь переживают тот период, который переживали англичане в 40-х годах прошлого века, и, по всей вероятности, придут к тем же заключениям и решениям, которыми революционное социалистическое движение закончилось тогда у английских рабочих: то есть к решимости бороться за свои интересы не путем разрушения общества, не путем переворота, а путем систематического улучшения существующего строя, путем действительного осуществления в нем вечных основ общественности.

Литература и комментарии:

[12] Генрих IV (1553-1610) — французский король с 1589. Основатель династии Бурбонов.

Подписка на обновления: