Выбрать шрифт:
I
От 1897 года едва ли кто-нибудь ждал чего-либо особенно хорошего ...кроме разве польских патриотов [1]. Ничего особенного он и не принес. Не принес он однако и ничего особенно плохого. В общей сложности год явился типичным представителем нашей существенно переходной эпохи.
Слово это порядочно надоело. Его приходится употреблять слишком часто. Но, характеризуя время, нельзя назвать его иначе, как переходным с теми оговорками, какие вызываются его особенностями. «Переходное» время обыкновенно означает, что путь развития, временно загромождаемый препятствиями, - все-таки ясен. Наша же особенность в том, что этой ясности, напротив, не существует и что конечный исход тоже может иметь два существенно различные типа. В этой двойственности отчасти и беда нашего времени; в ней же, с другой стороны, и надежды многих.
Беда в том, что мы толчемся на месте, не имея ясной линии развития. Надежды же являются от того, что мы по крайней мере не вступаем бесповоротно на какой-либо непоправимо ложный путь.
Ни в каком отношении жизнь России за 1897 год не представила ни одного выдающегося явления. Ни одного крупного политического события, ни одной захватывающей идеи, ни одного великого художественного образа, ни одной даже замечательной книги... если не считать III тома «Курса Государственной науки» пр. Чичерина. О ней мы, впрочем, еще будем иметь случай, вероятно, говорить более подробно. Возвращаясь к прошлому году, приходится заключить, что он в сущности ничего не сделал.
Самым крупным явлением его было, конечно, возбуждение польских надежд и «полякование» «С.-Петербургских Ведомостей» [2]. Роль газеты кн. Ухтомского в польском, как и вообще в «инородческих» вопросах, действительно могла заинтересовать наблюдателя. Особенно любопытно, что главные деятели газеты - как сам кн. Ухтомский, г. Гольстрем и пр. - все люди в публицистике новые, люди, вышедшие прямо из общества и из петербургского чиновного мира. Видеть в такой группе столь резкое отсутствие политико-национального воспитания и даже простого здорового чутья, - это весьма поучительное, в печальном смысле, зрелище. Нельзя же, конечно, предположить, чтобы для кн. Ухтомского Россия не имела никакого значения; нельзя предположить, чтобы он ее совсем не любил, не желал ей блага. Дело, следовательно, сводится к колоссальному непониманию. Но не из тех ли же слоев, где обнаружилось это резкое непонимание, мы получаем столько руководителей целых отраслей нашего управления? Тут невольно начинаешь вспоминать целый ряд промахов, совершаемых такими людьми на разных должностях по окраинам, да и внутри страны. Вспоминаешь и, помимо области управления, частную деятельность лиц того же общества - графа Льва Толстого, кн. Д. Хилкова и пр. и пр., имя же им буквально, легион. Жутко становится при этих размышлениях.
II
Было бы от чего в отчаяние прийти, если бы рассматривать только эти образчики разложения политического смысла и чувства в наших верхних слоях. И однако что же выходит у нас в конце концов? Мы видим в тех же слоях и людей иного рода. Кн. Ухтомский вызывает против себя целый ряд протестов и за последнее время как-то совсем стушевывается. Надолго ли? Это все равно. Важно, что эти люди во всяком случае встретили должный отпор. Этот факт отпора со стороны национальной Россия представляется поучительным, в смысле утешительном. Но если мы пойдем дальше и спросим: силы, давшие отпор, что же они сделали в созидательном смысле, то придется ответить - «ничего». Зрелище, достойное 60-х годов, - зрелище того, что русские усердно делают польское дело, - исчезло довольно быстро. Но в 60-х годах мы видели не одно «Панургово стадо» [3], а также людей, которые с величайшими талантами и энергией делали русское дело. Теперь же ослабело «Панургово стадо», но зато и настоящие, живые русские люди мало что-то заметны. Таков был 1897 год решительно во всем.
Довольно заметную черту года составляло, например, проявление у нас социал-демократизма. Но и тут повторяется то же самое: является со множества сторон отпор, а в то же время - ничего идейно сильного, способного подорвать самый идеал социал-демократизма, не проявляется. Не менее любопытный образчик соотношения сил представил также Казанский Миссионерский съезд. Сам по себе он дал очень резкую постановку миссионерских задач. Но какая же туча сил тотчас выступила против него! Повсюду забили тревогу. А в конце концов что же? Весь шум опять сошел на «нет». Ничего яркого, решительного не разгорелось даже на этом пункте, как казалось, столь жгучем. Таких примеров можно бы привести еще немало. Прошлый год весь состоял из них. Общее впечатление, выносимое изо всего, что наблюдалось, таково, кажется, как будто все стороны сознают себя недостаточно сильными, и каждая боится проиграть в случае решительного столкновения, так что все как бы избегают его, все откладывают сведение окончательных счетов до какого-то более удобного будущего. Все, стало быть, надеются на будущее и никто не надеется на настоящее. Никто не отчаивается в своем деле, но никто и не рассчитывает на близкую победу. Все считают время переходным, но каждый истолковывает это в пользу своих идеалов. Это характеристическая черта уже многих лет, но 1897 год выразил ее особенно отчетливо.
III
Никто не разбит, и в этом смысле прошлым годом каждый может быть отчасти доволен. Это повторит человек каждого направления, ибо каждому приятно видеть, что его дело во всяком случае не проиграно окончательно и даже не потерпело никаких слишком жестоких поражений.
Но если люди различных направлений могут находить такое утешение за истекший год, то как оценить его с точки зрения развития самой России? Что же, в общей сложности, делается в стране, куда она идет? Достаточно задать себе такой вопрос, чтобы увидеть все невыгоды современного равновесия сил. Действительно, в итоге выходит то, что разные направления, оказываясь достаточно равносильными для пассивного сохранения своих позиций, взаимно парализуют активную деятельность одно другого, никто никому не даст сделать ничего решительного, ничего способного быть явно благодетельным или явно вредным, а потому поучительным для страны. Это такая черта переходных эпох, подобных нашей, которая едва ли ни вреднее полного застоя или самого ошибочного, но ясного действия в какую-нибудь одну сторону. Вредное действие хоть отрицательно научает. Полный застой, по крайней мере, дает отдохновение. Мы же все находимся в самом истощающем напряжении сил, а в тоже время в общей сложности делаем хуже, чем ничего. Одной рукой мы прививаем народу социалистические идеи, другой поддерживаем его православие. Одной рукой воскрешаем дворянство, другой стараемся превратить дворян в разночинцев чуть не еврейского типа. Одной рукой сдерживаем политиканство, ведущее к парламентаризму, другой размножаем целые мириады людей, которым в жизни нет места, кроме политиканства. В национально воспитательном смысле это, выходит, самый вредный хаос, в котором масса общества и народа теряет возможность вырабатывать какое бы то ни было определенное мировоззрение. Современная печать уже представляет самое тревожное выражение этого хаоса. Положительно никогда еще в ней не было такого количества органов чисто «сумбурных», представляющих смесь самых несовместимых принципов. Никогда не было и такого безмерного количества публицистов без всякого ясного мировоззрения, а между тем смело берущихся решать все вопросы, поучать всех, начиная от мужика и кончая министрами. Это и совершенно естественно, потому что в современном хаосе понятий люди разучаются отличать умное от глупого, знание от незнания, опыт от фантазии. Эти публицисты, не имеющие ничего, кроме бойкого пера, кажутся отчаянными шарлатанами, но в основе их шарлатанства лежит искреннее непонимание того, что они ничего не знают и ничего не понимают. Они выросли даже не на компромиссе, а на «сумбуре», и им теперь кажется, что это нормальное состояние человека, даже как бы некоторая «разносторонность» его развития.
Беда, если такое состояние ума охватит собою большинство народа, а дело идет к этому очень быстрыми шагами. Не говоря об учащейся молодежи, издавна страдающей у нас самоуверенностью незнания, теперь оно повсюду стало проявляться и в народе, особенно среди городских рабочих, а под влиянием интеллигентных сектантов охватывает и настоящую деревенскую, крестьянскую массу.
Это состояние умов есть прямой результат нашего взаимного парализирования сил в верхних слоях умственных направлений. Все наиболее сильное, яркое, сознательное, понимающее - остается при этом без заметного действия, без воспитательного влияния на массу. Лица, достойные быть «учителями», затираются на задний план. Для них нет достаточного простора. Их немедленно «осадят назад» силы противоположного лагеря. Деятелями легче всего остаются повсюду люди мелкие, не возбуждающие в противниках страха и отпора, да и сами удовлетворяющиеся толчением воды в ступе. В результате они-то и накладывают свою печать духовного ничтожества на массу общества и народа.
IV
Не трудно понять, что эта сторона современной переходной эпохи вреднее, чем кажется с первого взгляда. Она не только понижает умственный и нравственный уровень общества, по подготовляет весьма определенный исход современной борьбы направлений. Напрасно утешают себя тем, что ни одно из них не уступает своего места и каждое сохраняет позиции. Не забудем, что в то же время масса общества и народа получает постепенно такое перевоспитание, по окончании которого у нас станет неизбежным торжество только идеи чисто демократической. Все прочее, повыше, отпадет само собой. Уже теперь в России, сравнительно, например, с эпохой Николая I, - крайне понизилась способность ценить и уважать талант, знания, высокий ум, высокие душевные качества. В те старые времена, культура которых росла на аристократической почве, всякий талант возбуждал чувство некоторого благоговения. Найти талант, спасти его, выхолить - считалось обязанностью развитого человека. Так выхолили даже Шевченка, родившегося в крепостном рабстве, а по своему гайдамацкому бунтовщичеству подвергшегося даже грозной опале. Так выхолили Кольцова. Так выхолили Иванова, который 20 лет истощал терпение всех окружающих и своих покровителей, не давая почти никаких результатов бесконечных, дорогих трудов. В наше время - Иванов уже совершенно немыслим... Вспоминаю эпизод почти комичный, но рисующий настроение людей той эпохи. Известный Бакунин, неукротимый бунтовщик и анархист, при защите Дрездена - задумал спасти его от бомбардировки, выставив на стенах картины великих мастеров... Ему казалось, что немыслимо варварство, которое бы решилось из-за какого-нибудь бунта рисковать испортить столь великие создания человеческого гения! Это уважение к таланту рождалось в обществе того времени из способности понимать талант. Где оно нынче? Решающий голос во всех оценках переходит все более к людям толпы. Недавняя история только что умершего светила русской медицины, Г. А. Захарьина, показала изумительный образчик нынешнего отношения к великому таланту, и она тем более поразительна, что имела место в академическом мире, то есть в среде, во всяком случае, по современной мерке, наиболее просвещенной [4].
Высший талант, ум, знание и - даже скажу - высшее нравственное чувство решительно теряют у нас обаяние. Их плохо понимают, не осязают. Средний человек уже нашел себе средних руководителей, людей себе по плечу, и совершенно этим доволен, чувствуя себя при этом гораздо более умным, как Скотинин в хлеву. А средний руководитель, по-вагнеровски [5] прозвавший себя «интеллигентным», - повсюду подготовляет устроение России так, как оно нужно именно для него, умственно и нравственно посредственного, вершков нахватавшегося «интеллигента».
Это, конечно, - процесс общий при всей современной европейской эволюции. Но дело не в Европе, а в том, что при кажущейся неподвижности нашей «переходной» эпохи - она и у нас помаленьку разрешается в том же самом смысле торжества толпы или точнее ее «интеллигенции»...
Вот что следовало бы почаще вспоминать людям действительно умным, думая о современной эпохе.
V
Таковы, в среднем, впечатления 1897 года. Ничего особенно плохого он не дал, но утешаться этим очень трудно в такое время, когда отсутствие яркого добра само по себе порождает торжество зла. Когда жизнь стоит на правильном пути - медленность развития не может возбуждать тревоги. Но мы находимся вовсе не в таком положении. Нам нельзя безнаказанно тратить времени. Нам нужна положительная работа в таком направлении, чтобы здоровые исторические начала наши не только «держались на позициях», но получили поступательное движение. Нам нужна положительная работа в том направлении, чтобы умственный и нравственный авторитет, проникнутый этими здоровыми началами, становился высоко над ничтожностью... А об этом у нас менее всего думают. Мы еще не остались без несомненно умных людей на многих пунктах, где они могли бы иметь влияние. Но они сами постоянно боятся обрезаться «острыми бритвами», боятся таланта и «слишком горячего» убеждения. Они сами подрывают все плоды своей личной деятельности, прибегая чуть не систематически к более, как им кажется, безопасным «тупым бритвам». В результате умный постепенно заменяется бездарностью. Вот пора было бы умным людям понять, что такая система действий совершенно не по времени. Ее еще можно стерпеть без риску в такие времена, когда все идет хорошо, все стоит твердо на местах. Но в настоящее время застой исторической России сам по себе есть средство ее крушения. Она должна подняться во весь рост - если не хочет совсем упасть. А для этого поднятия нужны не тупые бритвы, а острые, не «удобные» бездарности и карьеристы, а люди таланта и убеждения. Весь вопрос настоящего времени состоит в том, чтобы повсюду вызвать к действию этих людей, а именно в этом отношении почти нечем помянуть истекший год. Дай Бог больше увидеть в наступившем.