Выбрать шрифт:
Еще с конца XVIII - начала XIX вв. мыслители, не верившие в благодетельность «прогрессивного развития человечества» по пути отхода от вечных основ человеческого общества (религии, социальной иерархии, культурной самобытности каждого народа), - пути, нашедшем себе кристально ясное воплощение в теории и практике либеральной и (чуть позже) социальной демократии, - получили прозвание «консерваторов». Оппоненты «консерваторов» вкладывают в это слово смысл сугубо отрицательный, сделав его бранной кличкой с криминальным оттенком; сами же «враги прогресса и свободы» со своей кличкой смирились и даже с гордостью начертали ее на своем знамени. Между тем, если вдуматься, термины «консерватор», «консервативный», «консерватизм» - совершенно бессодержательны и не отражают сути явления, ими обозначаемого.
Для того, чтобы выяснить, чего хочет «либерал», достаточно перевести это слово на русский язык, к все станет понятно: «индивидуализм, конкуренция, парламент». «Коммунист» - тоже не трудно догадаться: «коллективизм, обобществление, власть трудящихся». В обоих случаях сущность идеологии четко выражена в самом слове. А «консерватор»? «Консервировать», т. е. сохранять, можно все, что угодно, в том числе и либерализм с коммунизмом... «Консерватизм» есть вообще всечеловеческое свойство и присуще может быть любой эпохе, стране, индивидууму. Предполагаю возможное возражение: «хоть горшком назови - только в печку не ставь», дело не в названии, и так все ясно. Но на эту поговорку найдется другая: «назвался груздем - полезай в кузов». Можно также припомнить учение отца Павла Флоренского о том, что имя определяет судьбу именуемого. Не потому ли отчасти охранители священных основ жизни постоянно терпят поражения, что величают себя столь уныло?
В самом деле, стоит ли все время поддерживать ветхую, из прогнившего дерева, стену, когда можно возвести новую, из камня. Сама «идея стены» остается, но приобретает более надежное воплощение. Вроде бы новаторство, а по сути, ничего нового, - ведь не на ширму стена заменяется. Но «консерваторы» и не занимались сохранением гнилушек, они как раз чаще выступали за строительство каменных стен. Значит, главное в их идеях - не сохранение вообще чего-либо, а сохранение и преумножение исторической традиции, которая может менять формы в зависимости от эпохи, оставаясь в принципиальных пунктах неизменной по содержанию. Следовательно, «консерваторов» гораздо правильнее именовать «традиционалистами». Называясь так, они сбрасывают с себя налет исторической обреченности и интеллектуальной неполноценности, присущих слову «консерватор».
Традиционализм - особая идеология, нацеленная вовсе не на застой, а на развитие человечества, но на развитие, не отрекающееся от прошлого, а, наоборот, опирающееся на него. В традиционализме, как и в других идеологиях, есть свои «консерваторы», но есть и свои «новаторы», или лучше - творцы. Творчество ни в коей мере не противопоказано традиции, напротив, оно ей необходимо, дабы чистый источник традиции не превратился в грязное болото предрассудка. Противоположность между консервативным и творческим традиционализмом прекрасно выражена в евангельской притче о талантах. Раб, зарывший данный ему талант в землю (раб «лукавый и ленивый») - типичный консерватор, рабы же, преумножившие свои таланты (рабы «добрые и верные») - несомненные творцы. Именно последние и должны определять лицо традиционализма.
В русской культуре XIX-XX вв. не мало было «добрых и верных» - подлинных творцов традиции. Лев Александрович Тихомиров - из их числа...
Судьба Тихомирова и фантастична, и типична одновременно. Родившийся 19 января 1852 г. в Геленджике, в семье врача (принадлежавшего к потомственному священническому роду), он уже в гимназии под влиянием сочинений Писарева увлекся революционными идеями. Впрочем, и без Писарева само по себе, гимназическое образование вело к тому, что, говоря словами Розанова, «всякий русский с 16 лет пристает к партии «ниспровержения государственного строя» [1]. «В истории я учил только, что времена монархии есть время «реакции», времена республики - «эпоха прогресса». <...> Все, что мы читали и слышали, все говорило, что мир развивается революциями. Мы в это верили, как в движение земли вокруг солнца» [2], - вспоминал впоследствии Лев Александрович. Уже старшеклассником юноша имел вполне республиканские убеждения. В 1870 г. юный Лев, окончивший Керченскую гимназию с золотой медалью, поступает на юридический факультет Московского университета, а затем переводится на медицинский. Двух лет пребывания в Москве хватило, чтобы молодой человек стал членом революционных кружков, пропагандистом «передовых идей» в рабочей среде, автором «поджигательных» брошюр (в частности, о пугачевском бунте) и даже «без пяти минут» женихом Софьи Перовской. В ноябре 1873 г. - он арестован и проходит как подсудимый по «процессу 193-х» (т.е. по процессу участников знаменитого «хождения в народ»), после чего более четырех лет проводит в Петропавловской крепости. В январе 1878 г. Тихомиров освобожден и живет некоторое время у родителей под административным надзором, но революционной деятельности не прекращает, участвуя в работе «Земли и воли». В октябре того же года он тайком покидает родительский дом и переходит на нелегальное положение. В произошедшем в 1879 г. расколе «Земли и воли» на «Черный передел» и «Народную волю». Лев Александрович примкнул ко второй, более радикальной, организации (одобрив, между прочим, идею цареубийства) и сделался членом ее Исполнительного комитета и Распорядительной комиссии. Тихомиров стал одной из ключевых фигур «Народной воли» - ее фактическим идеологом и главным редактором партийных изданий. После трагического (и для монархии, и для «народовольцев») 1881 г., Лев Александрович (с разрешения партии) покидает Россию, дабы избежать ареста. Немного погодя за ним последует его жена Екатерина Дмитриевна с малолетним сыном Сашей. С осени 1882 г. Тихомиров живет за границей - сначала в Швейцарии, потом во Франции, где в 1883 г. совместно с П. Л. Лавровым начинает издавать «Вестник Народной воли»... И вдруг - словно взрыв бомбы, но на этот раз брошенной в народовольцев - в 1888 г. один из столпов русского радикализма выпускает в свет брошюру с говорящим названием «Почему я перестал быть революционером», а уже в январе следующего года раскаявшийся идеолог революции, получив Высочайшее помилование, возвращается на Родину. Возвращается убежденным традиционалистом, исповедывающим знаменитую триаду: Православие, Самодержавие, Народность.
С сентября 1890 г. - Тихомиров штатный сотрудник крупнейшей монархической газеты «Московские ведомости». В 1909-1913 гг. - уже ее издатель и редактор. В 1906 г. - он активный участник Предсоборного присутствия, занимавшегося подготовкой Поместного Собора Русской Православной Церкви. С 1907 по 1911 г. Лев Александрович - консультант П. А. Столыпина по рабочему вопросу. Он достигает чина действительного тайного советника и Высочайше насаждается золотой табакеркой. После смерти Константина Леонтьева Тихомиров становится самым значительным идеологом русского традиционализма. Из-под его пера выходят такие классические работы, как «Начала и концы» (1890), «Социальные миражи современности» (1891), «Борьба века» (1895), наконец, фундаментальная «Монархическая государственность» (1905). Отход Льва Александровича от общественной деятельности в 1914 г. открывает новый период его жизни и творчества, связанный с углубленной разработкой вопросов философии истории и богословия, плодом чего явилось другое его капитальное сочинение, «Религиозно-философские основы истории» (недавно у нас впервые изданное [3]). Тихомирову пришлось пережить крушение того, чему он служил почти тридцать лет «без страха и упрека», - русского самодержавия и увидеть торжество самых крайних революционных идей, столь блистательно им развенчанных. Но это не изменило его убеждений... Победители не тронули старого льва, он умер своей смертью в Сергиевом Посаде 10 октября 1923 г. Последним его законченным сочинением была «эсхатологическая фантазия» «В последние дни», в художественно-философской форме повествующая о конце мировой истории - царстве Антихриста и втором пришествии Христа...
Идейная эволюции Тихомирова - «это многих славный путь». Разрыв с нигилизмом, отказ от «наследства 60-х гг.» были характерны для тихомировского поколения русских интеллигентов. Достаточно вспомнить Владимира Соловьева (родился в 1853 г.) и Василия Розанова (родился в 1856 г.). Первый в юности, по воспоминаниям его близкого друга Льва Лопатина, был «типическим нигилистом шестидесятых годов», фанатичным материалистом и дарвинистом, отрицателем Пушкина, наконец, социалистом, верившим в то, что социализм должен «возродить человечество и коренным образом обновить историю» [5]. Второй же, по его собственному признанию, прошел «путь ненависти к правительству... к лицам его, к принципам его... от низа до верхушки... - путь страстного горения сердца к «самим устроиться» и «по-молодому» (суть революции) <...>» [6]. Но ни тот, ни другой в своем нигилизме не доходили до того края, до коего дошел идеолог «Народной воли», не свесились, как он, в бездну, не заглянули в нее. Тихомиров на самом себе проверил истинность «идей 60-х гг.», показав, что практическим выводом из них является - государственное преступление. Он экзистенциально пережил крушение революционного мировоззрения и всего того, что к нему ведет (атеизма, материализма, либерализма). Его опыт сродни опыту героев Достоевского, недаром биографы Тихомирова жалеют о несостоявшейся встрече раскаявшегося «народовольца» и раскаявшегося «петрашевца». Фантастичность же судьбы Льва Александровича в том, что люди, столь далеко зашедшие по пути нигилизма, как он, обычно не возвращаются обратно. Я лично не припомню в мировой истории случая, подобного тихомировскому, когда революционер такого высокого ранга превращается в традиционалиста не менее высокого ранга. Это все равно, как если бы под псевдонимом Жозеф де Местр скрывался Робеспьер или В. И. Ульянов-Ленин в 1905 г. вместе с доктором Дубровиным сделался автором программы Союза русского народа. Да. Тихомиров ушел дальше других, но он и вернулся дальше, радикальнее других. Он вернулся вообще навсегда, уверенно встал на почву традиции, чтобы с нее уже не сходить. И здесь его отличие от тех же Соловьева и Розанова, которым традиция, порой, служила лишь средством для безответственного самовыражения (я уже не говорю об их политическом легкомыслии).
Былые товарищи Тихомирова по «Народной воле» - Вера Фигнер и Николай Морозов, узнав о его «ренегатстве», горячо поспорили. Фигнер столь решительно недоумевала, что иной причины «измены», кроме как - «заболел психически», - придумать не могла. Морозов же утверждал: «этого всегда можно было ожидать» [7]. Но в том, что «ренегатство» носило идейный, а не корыстный характер, они были единодушны. Действительно, дневники Льва Александровича не оставляют сомнений: и к вере, и к монархизму он пришел совершенно искренне. Мнение же Морозова, видимо, справедливо. Сам Тихомиров в своей покаянной брошюре писал: «<...> в мечтах о революции есть две стороны. Одного прельщает сторона разрушительная, другого - построение нового. Это вторая задача издавна преобладала во мне над первою. <...> вполне сложившиеся идеи общественного порядка и твердой государственной власти издавна отличали меня в революционной среде; никогда я не забывал русских национальных интересов и всегда бы сложил голову за единство и целость России» [8]. То есть, даже будучи революционером, Лев Александрович не утратил государственного инстинкта, и, наверное, поэтому от него и можно было всегда ожидать разрыва с народничеством. Но инстинкт этот уживался тогда в нем с принципиально антигосударственной теорией; приобретенная с годами и опытом мудрость обнаружила лживость последней и указала инстинкту правильное рациональное выражение. Однако, революционный опыт имел для Тихомирова не только отрицательное значение. Он оставил ему темперамент бойца (столь редко свойственный традиционалистам в переломные эпохи), освободил его от конформизма (порок преимущественно традиционалистский) и, главное, указал на многие больные места России, которые часто не замечались людьми власти и которые нужно было всерьез лечить (а не заговаривать), чтобы выбить из рук революционеров их козыри. В общем, радикальное прошлое помогло Льву Александровичу стать творческим традиционалистом.
В первых же сочинениях, опубликованных после его возвращения на Родину, Тихомиров открыто декларирует творческий характер своего мировоззрения. В статье «Очередной вопрос» [9] он резко критикует «консерваторов» за их вялость в борьбе с революционными идеями, за их неумение создать систематически организованную контрпропаганду. «<...> нам, православным, - пишет он К. И. Леонтьеву, - нужна устная проповедь, или лучше, миссионерство. <...> Нужно миссионерство систематическое, каким-нибудь обществом, кружком. Нужно заставлять слушать, заставлять читать. Нужно искать, идти навстречу, идти туда, где вас даже не хотят <....> важна молодежь, еще честная, еще способная к самоотвержению, еще способная думать о душе, когда узнает, что у ней есть душа. Нужно идти с проповедью в те самые слои, откуда вербуются революционеры» [10].
Леонтьев был, кстати, одним из немногих «консерваторов», разделявших пафос новообращенного «ревнителя устоев», они оба даже предполагали создать нечто вроде тайного общества для борьбы с нигилизмом. Тихомиров высоко ценил силу мысли Константина Николаевича и посвятил разбору его идейного наследия прекрасную статью, в которой блестяще сформулировал основные теоретические постулаты творческого традиционализма, чьим крупнейшим представителем являлся Леонтьев: «По-моему, если цивилизация, среди которой я живу, уже пошла на упадок, то я не посвящу своих сил на простое замедление ее упадка. Я буду искать ее возрождения, буду искать нового центра, около которого вечные основы культуры могут быть снова приведены в состояние активное. Простое задержание смерти того, что несомненно уже гибнет, не есть задача серьезной общественной политики» [11]. Вслед за Леонтьевым Тихомиров звал к развитию «того типа, который мы получили от рождения. Никакой «реакции», никакого «ретроградства» тут быть не может» [12]. В другой своей работе Лев Александрович обличает «ложный», «малодушный» консерватизм за то, что он «из боязни поколебать основы общества скрывает их, не дает им возможности расти и развиваться» [13]. Истинный же «консерватизм» (т. е. то, что мы называем творческим традиционализмом) «совершенно совпадает с истинным прогрессом в одной и той же задаче: поддержании жизнедеятельности общественных основ, охранении свободы их развития, поощрении их роста» [14]. Тихомиров отбрасывает понятия «прогресс» и «консерватизм», заменяя их синтетическим термином «жизнедеятельность», ибо «сохранение органической силы и развитие ее - это одно и то же, <..> органические силы только и существуют в состоянии жизнедеятельности, в состоянии развития, точно так же, как нельзя развиваться, не сохраняясь в типе» [15].
«Либеральные реакционеры», закрепившиеся окончательно и бесповоротно на позициях 60-х гг., не могли себе представить иного развития, кроме как по пут европейского эгалитарного «прогресса», все другие способы развития казались им «застоем», «возвратом к прошлому» и т. д. Тихомировские идеи просто не укладывались в примитивные мозги, устроенные по либеральному шаблону (впрочем, как и в мозги тех традиционалистов, для коих традиция отождествлялась с тем, что «велело начальство»). На обвинения критиков, утверждавших, что его «идеалы в прошлом». Лев Александрович отвечал: «Нет, нисколько. Мои идеалы в вечном, которое было и в прошлом, есть в настоящем, будет в будущем. Жизнь личности и жизнь общества имеет свои законы, свои неизменные условия правильного развития. Чем лучше, по чутью или пониманию, мы с ними сообразуемся, тем мы выше. Чем больше, по ошибке чувства или разума, пытаемся с ними бороться, тем больше расстраиваем свою личность и свое общество. <...> всегда были и яркие, так сказать «идеальные», проявления жизненной силы личности и общества, всегда были и, полагаю, будут проявления падения разложения, бессилия. В прошлом, в настоящем и в будущем, я с одинаковой любовью останавливаюсь на проявлениях первого рода, с одинаковой грустью и порицанием на втором. Идеалы же мои в смысле желаний, относительно будущего, конечно, в том, чтобы видеть в нем возможно большее торжество жизненных начал. «Реакционно» же такое мое воззрение или «прогрессивно» - право, меня это ни на одну йоту не интересует» [16].
В своем мировоззрении, в своих общественных и религиозных идеалах Тихомиров был продолжателем того направления русской общественной мысли, которое было начато славянофилами 40-х гг. (Хомяков, И. В. Киреевский, Аксаковы, Самарин). Еще находясь в эмиграции, Лев Александрович писал О. А. Новиковой (26 октября 1888 г.): «У меня давно явилось убеждение в безусловной справедливости некоторых основ славянофильства. <...> я без сомнения близок к славянофильству», уточняя, однако, что не может «себя зачислить ни в какое отделение», ибо «есть вещи, на которые Аксаков не обращал внимания (тем более Хомяков) и которые очень важны...» [17]. Тихомиров не хотел быть (и не сделался) эпигоном старого славянофильства, ведь «национальное самоопределение не застыло на славянофилах. Многое, что у них было смутно, осложнено «западническими» влияниями, уясняется после них» [18]. Лев Александрович внимательно изучал новые фазисы русской самобытной мысли, выразившиеся творчеством Достоевского, Н. Я. Данилевского, М. Н. Каткова, П. Е. Астафьева и особенно К. Н. Леонтьева. Он выбирал из их идей те, которые, по его мнению, развивали и углубляли славянофильские основы. Как мне представляется, Тихомирову удалось в своих трудах (прежде всего в «Монархической государственности») осуществить творческий синтез русского традиционализма (по крайней мере в области социально-политической теории) соединяя воедино казалось бы несоединимых мыслителей путем отсечения их «крайних», односторонних суждений. Еще раз повторю, получился именно синтез, а не эклектическая каша, и в его создании, вероятно, главная заслуга Льва Александровича перед отечественной культурой.
Прежде чем предложить свою положительную общественную программу, Тихомиров потратил много сил для опровержения господствовавших в умах русской интеллигенции разного рода прогрессистских мифов (или, как он сам говорил, «миражей»): от марксизма и анархизма до умеренного, благодушного конституционализма. Мне представляется, что эта критика была наиболее сильной и детально разработанной в русской мысли XIX в. Причем некоторые ее тезисы получили позднее глубокое развитие в трудах представителей так называемого «русского религиозно-философского ренессанса» начала XX в. Например, высказанная Львом Александровичем в «Борьбе века» идея о том, что социализм есть новейшее возрождение древнееврейского мессианства и раннехристианского хилиазма, получила потом блестящее научное подтверждение в работах С. Н. Булгакова, вошедших в его двухтомник «Два града» (1911 г.). А статьи Тихомирова 90-х гг. об интеллигенции [19] - это же прямое предварение «Вех»!..
И либеральная, и социальная демократия, составлявшие предел мечтаний разных групп русского образованного слоя, не удовлетворяли идеолога творческого традиционализма. О хваленой «либеральной свободе» Лев Александрович писал, перечисляя ее плоды в XIX в.: «В области умственной такая свобода создала подчинение авторитетам крайне посредственным. В области экономической свобода создает неслыханное господство капитализма и подчинение пролетариата. В области политической вместо ожидаемого народоправления порождается лишь новое правящее сословие с учреждениями, необходимыми для его существования» [20].
Как антитеза буржуазному обществу выступает социальная демократия, и Тихомиров провидчески замечает, что, «если социальный переворот намечен в судьбах человечества, то его произведет, конечно, эта партия» [21]. Но общество, построенное по рецептам марксизма, еще менее может осчастливить человечество: «Общий тип социал-демократического строя и все условия рождения его предсказывают новому обществу будущее, насквозь пропитанное деспотизмом, дисциплиной и централизацией. <...> вся громадная принудительная власть его будет <...> находиться в руках слоя правящего, несравненно более могущественного, чем политиканы современной либеральной демократии. <...> «господа рабочие» могут ждать от социальной демократии чего угодно, только не признания своих прав личности. Тут нарождается строй, в котором общество - все, личность - ничто. <...> Аристократическая республика с разнообразно закрепощенною массой населения: это единственный исход социально-демократического коммунизма <...>» [22]. Сила предвидения Тихомирова поражает, он даже говорит об огромном числе «всевозможных <...> комиссаров» [23] в грядущем марксистском рае. Но Лев Александрович предсказал и то, что такой «рай» просуществует недолго, и сменит его анархия под лозунгами: «Не нужно общества! Пусть живут люди!»; скомпрометированное коммунизмом государство рухнет и наступит эпоха распадения «целого на маленькие группы, сдерживаемые чьим-нибудь личным влиянием» [24]. Не это ли будущее грозит нам сегодня?
Итак, и либерализм, и коммунизм - «социальные миражи». Но как их рассеять? Выход, по Тихомирову, в восстановлении духовного равновесия личности, нарушенного забвением религиозных основ жизни, благодаря чему и возникают «бесплодные химеры» «социального мистицизма». Потеряв понятие о Божественном Царствии не от мира сего, но не утратив стремления к идеальному в своей душе, люди делают объектом веры совершенное общество, невозможное на грешной земле. Необходимо вернуться к живой религиозной идее, которую в силах дать лишь христианство. Религиозно освященный общественный строй сможет создать относительную социальную гармонию, Подлинным воплощением такого строя может быть только монархия.
«Монархическая государственность» Тихомирова - труд совершенно уникальный в отечественной (да, вероятно, и в мировой) социально-политической мысли. Труд никем доселе не превзойденный. Даже совсем не монархист Н. А. Бердяев считал его «лучшим обоснованием идеи самодержавной монархии» [25]. Позднейшие работы И. Л. Солоневича («Народная монархия») и И. А. Ильина («О монархии и республике»), столь популярные ныне, на мой взгляд, несопоставимы с «Монархической государственностью» ни по глубине мысли, ни по широте охвата материала, ни по детальности разработки темы. Хотя нужно признать, что Ильин и в особенности Солоневич пишут ярче, доходчивее, увлекательнее; про тихомировский же трактат хочется повторить слова Леонтьева, сказанные им о «России и Европе» Данилевского, - великая книга, местами очень дурно написанная. Чтение «Монархической государственности» требует немалых усилий, но они вознаграждаются - тем пониманием сложнейших исторических и общественно-политических вопросов, которое получает внимательный читатель этой замечательной книги. Для примера, сравните яркую, во многом справедливую, но неполную, по-журналистски хлесткую, а потому все-таки поверхностную характеристику Петра I у того же Солоневича с многосторонней, взвешенной оценкой «работника на троне» Тихомирова, и вы сразу поймете разницу уровней. Продуманность книги такова, что иные из идей автора звучат сегодня как практические указания «к действию». Недаром выдающийся современный писатель В. И. Белов считает, что «Монархическая государственность» «просто незаменима для тех, кто искренне хочет возрождения России независимо от их политических взглядов» [26].
Нет смысла здесь пересказывать книгу - она перед читателем. Отмечу лишь, что «Монархическая государственность», несмотря на обширные и интересные исторические экскурсы, менее всего ставит себе целью познание прошлого, вернее, цель эта - подсобная. Пафос тихомировского трактата - футуристический, а не ретроспективный. Тот общественный строй, который автор считает наиболее совершенным, собственно нигде и никогда не существовал. И в Византии, и в России, и тем более в Западной Европе Тихомиров видит искажения монархической идеи, приводящие к вырождению самого самодержавного принципа в противоположный ему, демократический по происхождению, принцип абсолютизма. Монархическая государственность, таким образом, не дана в готовом виде - существует лишь фундамент (заложенный в средневековье), на котором еще строить и строить. Истинная самодержавная монархия - дело будущего, ее нужно творить.
Самодержавная монархия, по Тихомирову, не может существовать без двух основ: религиозного идеала и прочного, корпоративно организованного «социального строя», имеющего тесную связь с Верховной властью. И то, и другое в России начала XX в. находилось в расшатанном состоянии. Свою задачу Лев Александрович видел в том, чтобы указать российской монархии пути творческой реставрации этих ее главных опор. В ряде своих работ («Духовенство и общество в современном религиозном движении», «Личность, общество и Церковь», «Христианство и политика» и др.) он поставил на обсуждение самые жгучие религиозно-общественные проблемы. А его брошюра «Запросы жизни и наше церковное управление» (1903) способствовала началу конкретных практических действий для изменения неканонической системы церковного управления. Что же касается «социального строя», то здесь Тихомиров основное внимание уделял рабочему вопросу, справедливо видя в его правильном разрешении залог будущего России. На эту тему им было написано огромное количество статей («Рабочие и государство», «Русские идеалы и рабочий вопрос», «Гражданин и пролетарий» и т. д.) и докладных записок. Именно Тихомиров теоретически обосновал ту, к сожалению, нелепо и быстро свернутую политику разумной организации рабочего движения под эгидой правительства, которая получила наименование «зубатовщины» [27]. Позднее он пытался подтолкнуть к подобной политике и Столыпина [28]. «В политике и общественной жизни, - писал Тихомиров премьер-министру 31 октября 1907 г., - все опасно, как и вообще все в человеческой жизни может быть опасно. Понятно, что бывает и может быть опасна и рабочая организация. Но разве не опасны были дворянская, крестьянская и всякие другие? Разве не опасна даже сама чиновничья организация? Вопрос об опасности организации для меня ничего не решает. Вопрос может быть лишь в том: вызывается ли организация потребностями жизни? Если да, то значит ее нужно вести, так как если ее не будет вести власть и закон, то ее поведут другие - противники власти и закона. Если государственная власть не исполняет того, что вызывается потребностями жизни, - она погрешает против своего долга, и за это наказуется революционными движениями. <...> Благодаря возне с корпорациями - Средние века прожили целую тысячу лет. Это значит, что труд был окуплен. Люди и государства - жили. А в этом вся задача политики. <...> Раз и навсегда, на веки вечные, ничего нельзя устроить. Нельзя создать мир и затем почить от трудов. Живут вечно только законы жизни, а формы постоянно изменяются. <...> Я не только не игнорирую трудностей нашего рабочего вопроса, но вижу, что он в некоторых отношениях сильнее, чем в Европе. Но это ни мало не избавляет нас от необходимости решать этот вопрос и искать способов его решения» [29]. Думаю, что через 10 лет многие по достоинству оценили тихомировские разработки по рабочему вопросу, но было уже слишком поздно...
У Льва Александровича были и другие предложения Верховной власти. Например, создание системы монархического народного представительства (в коем депутаты должны были избирать от профессиональных корпораций, а не от партий) в противовес либеральной демократии. Но большинство тихомировских проектов тихо «ложилось под сукно»...
Есть, конечно, какая-то поразительная мистика истории в том, что «Монархическая государственность» была издана именно в 1905 г., т. е. в том году, когда русское самодержавие начало свой трагический путь на станцию с символическим названием - Дно. Петербургская система за два века успела износиться, монархию могло спасти только радикальное обновление. Великий мыслитель предложил программу такого обновления, но выполнить ее было некому. Правящий слой России слишком долго отвыкал думать по-русски, чтобы понять, что абсолютизм и самодержавие - полярные принципы. Его хватило лишь на бездарные уступки конституционализму.
Даже Столыпин, самый живой человек в правительстве, был предельно далек от тихомировских идей [30]. Правящий слой выродился, он оказался не способен творчески ответить на вызов эпохи, что и привело к гибели традиционной России. Тихомиров предчувствовал ее крушение еще в 1899 г., когда, казалось бы, все было «тишь да гладь». «<...> ни единого крупного человека в лагере монархии» [31], - с горечью записывает он в мартовском дневнике. А уже в июле доверяет дневнику поистине страшное переживание: «Тяжело служить безнадежному делу, а его безнадежность мне становится все очевиднее. Православие тает, как свечка <...> О монархии - трудно даже говорить. Одна форма, содержание которой все более затемняется для всех. О народности уже и вовсе не возможно упомянуть. Где она? <...>А между тем - не могу же я потерять знание. Не могу я не видеть, что монархия (как она должна быть) есть высшая форма государственности. Не могу я не верить в Бога» [32]. Увы, предчувствия не обманули Льва Александровича...
Тихомиров остался одиночкой в «консервативном» лагере, «умной ненужностью», говоря словами Герцена. На него смотрели косо, подозревая в нем - «Конрада Валленрода». Так, например, публицист газеты «Голос Москвы», подписавшийся Ф. Чеб-в, доносил «по начальству» в 1911 г., что, оказывается, «и поныне наши революционеры с каким-то особым почтением относятся к этому старому «льву» подполья <...> Чувствуется здесь как бы какая-то клятвенная связь между ними, как будто там, в подполье, все еще ждут чего-то от этого испытанного «соглашателя» [33]. Да, одиночество - удел творческой личности в мертвой среде. «Наше положение, - писал Тихомиров Ф. Д. Самарину 9 августа 1911 г., - вероятно, не хуже прежнего, но крайне малое понимание православия и монархизма в среде так называемых "правых" проявилось гораздо ярче, чем прежде. К сожалению, у нас гораздо больше антисемитов, чем православных, гораздо больше абсолютистов, чем монархистов, и причины бессилия Церкви и монархии стали гораздо яснее, чем три-пять лет назад. Понятное дело - что такие люди могут быть только реакционерами, но никак не строителями русских начал. Я не могу скрывать от себя, что я с тем направлением, которое хочу дать газете (и которого я не могу изменить), прямо одинок. Я, впрочем, и раньше это знал, то есть до «революции». Но наше время выясняет все больше, что победа этой революции была совершенно неизбежной с той минуты, когда исчезла крепкая рука, ей не дозволявшая подняться, ибо в самом русском обществе все принципиальные и идеальные основы православной монархии - так бледны, что оно не в состоянии дать отпора никакому врагу» [34]. Читая такие документы, перестаешь недоумевать по поводу «мартобря» 1917 года...
Тихомирова заново открыла для себя русская эмиграция, его книги издавались в зарубежье и живо обсуждались. Идея же корпоративного государства просто витала в воздухе почти всего мира середины XX в. Ей увлекались и фашисты, и либералы, и социалисты... Ее по-разному воплощали в Италии, США и даже, отчасти в стране, некогда называвшейся Россией. Но эти государственные устройства принципиально отличались от тихомировского проекта: они не были монархиями, по крайней мере в том смысле, который вкладывал в это понятие автор «Монархической государственности».
Все наихудшие предсказания Тихомирова о будущем России сбылись. И еще продолжают сбываться. «Вместо того, чтобы развивать производительные силы нации - набрать денег в долг, пользуясь кредитом, созданным предками; вместо защиты и расширения территории - продавать и уступать провинции; вместо мужественного отражения врага путем создания могучей армии - спасать себя позорным миром, ценой отдачи неприятелю народных денег и земли, вместо разумной организации государственных учреждений - лгать направо и налево, успокаивая неизбежное недовольство, подкупать вожаков противных партий, еще более развращать народ и т. д...» [35]. Это писано в 1905 г. о возможно наихудшем способе управления страной, но как современно звучит!
Но все же, все же... Россия еще не умерла, хотя и далека от тихомировских идеалов, она еще пока живой организм, хотя и изрядно покалеченный. Русская мысль продолжает свою работу, и ей необходимо освоить наследие великих предшественников, идеологов творческого традиционализма. Современен ли Тихомиров? Не будем себя обманывать, ни сегодня, ни завтра истинная монархия не восстановится. Для начала нужно воцерковиться народу. Но самобытной русской мысли есть чему поучиться у Льва Александровича. И в первую очередь его замечательной способности к идейному синтезу. Мы покамест, к сожалению, вместо творческого развития достижений наших любомудров занимаемся катехизацией их наследия (забывая, что нам вполне достаточно одного катехизиса - православного). Кто-то создает «единственно верное учение» - «леонтьевизм»; кто-то делает из Ильина нового Маркса, а из Солоневича нового Энгельса; для кого-то нет истины, кроме евразийства, и Гумилев пророк ее... Это печально, ибо затрудняет работу национального самосознания. Никто из мыслителей прошлого (и Тихомиров в том числе) не сможет нам дать точных ответов на все современные вопросы. На них должны ответить мы сами. При помощи тех, на чьих плечах мы стоим, отбирая все нам необходимое и отбрасывая безвозвратно устаревшее. И здесь тихомировское умение запрягать в одну упряжку казалось бы совершенно разные идеи очень кстати.
Ну, а если Господь явит чудо и укажет воцерковленному народу Православного Государя, то лучшей настольной книги, чем «Монархическая государственность», Царю Всея Руси и посоветовать нельзя...