Выбрать шрифт:
За отсутствием связи управления с социальными силами нации, Византийская государственность развила самый крайний бюрократизм. Вина в этом лежит не на самом принципе единоличной Верховной власти, выдвинутом с торжеством христианства, а на всем ряде условий, по которым эта Верховная власть не могла или не умела связать свою управительную деятельность с социальными народными учреждениями.
В своем обстоятельном труде профессор Скабаланович говорит:
«Основой Византийской государственности была идея авторитета, полного подчинения человеческой личности государству, частного - общему. Применение этой идеи отразилось в Византии крайностями централизации: интересы государства сузились, из провинций перешли в столицу, из столицы во дворец и здесь воплотились в лице императора» [H. Скабаланович, «Византийское государство и Церковь в XI веке», стр. 132].
Это - формулировка во многих частях неверная. За исключением самой страшной централизации, которая, впрочем, создана также не Византией, а унаследована ей от Рима диоклетиановских времен, все остальное относится типично к Риму, а к Византии лишь постольку, поскольку она не умела развить логически той идеи монархической Верховной власти, которую ей давало христианство. Нельзя, однако, не признать, что Византия оказалась в этом отношении, действительно мало самостоятельной.
«Полное подчинение личности государству» есть идея Рима, даже не императорского, а Римской республики. Империя этой идеи не создала, а лишь произвела сосредоточение властей в одной личности.
Христианство же привнесло идею «царя - Божия служителя», т. е. идею власти верховной, но подчиненной Богу. Личность при этом именно освобождалась от «полного подчинения государству», ибо двух «полных подчинений» не может быть и, подчиняясь всецело Богу, христианин тем самым мог уже только условно подчиняться государству. Но усвоив эту монархическую идею «нового мира», византийская государственность сохранила от «ветхого мира», и старую идею императора как увековеченного диктатора.
По институциям Юстиниана власть императора характеризуется как неограниченная, и это мотивируется тем, что она уступлена ему народом. Император совмещает в себе «все права и всю полноту власти народа». Юридический принцип гласил: «Quod Principi placuit legis habet vigorem» [64], потому что «populus ei - то есть императору - et in eum solum omne suum imperium et potestatem concessit» [65]. Это идея чисто абсолютистская, ставящая власть императора безграничной, но не верховной, не самостоятельной от народной воли. Формула противоречила также христианской идее «Царя, Божия служителя», у которого законом никак не может быть то, что ему «угодно». Но совместительство народной делегации и Божия избранничества давало византийской императорской власти возможность весьма широкого произвола. В случае нарушения народного права, можно было ссылаться на волю Божию, в случае нарушения воли Божией - ссылаться на безграничную делегацию народа. Однако нельзя не видеть, что то же совмещение, давая власти императора возможность произвола, в то же время не давало ей прочности. Эту власть можно было отнимать у недостойного ее тоже на двойном основании: за нарушение воли Божьей, или на основании воли народа, не желающего дольше продолжать данную прежде «концессию».
Идея делегации народной воли и власти одному лицу сама по себе предполагает централизацию, а затем и бюрократизм. Действительно, как сосредоточие всех властей народных, император есть власть управительная. Он по смыслу делегации всем сам управляет. Он должен вершить все дела текущего управления. Посему все централизуется около него, в нем. Но так как фактически все государственные дела вести одному человеку, хоть и самому гениальному, все-таки невозможно, то они поручаются слугам, чиновникам. Так развивается бюрократия.
Для царя «Божия служителя» обязательно только направление дел страны в дух Божией воли. Народное самоуправление не противоречит его идее под условием, что он сохраняет над этим управлением контроль «Божия служителя» и направляет всех на истинный путь правды, в случае каких-либо от нее уклонений. Но для императора, которому «народ уступил всю свою власть и могущество», какое бы то ни было проявление народного самоуправления, есть уже узурпация со стороны народа, некоторого рода отобрание народом назад того, что он «уступил» императору. Поэтому Византия неукоснительно продолжала римскую политику подрыва и без того слабого социального строя, который не может существовать без самоуправления. С подрывом же муниципального строя, все высшее население устремлялось в чиновничество. В этом отношении можно лишь повторить превосходную характеристику профессора Скабалановича:
«Какое же положение, - спрашивает он, - заняла провинциальная землевладельческая аристократия после того, как рушилось муниципальное устройство, на котором основывалось ее значение? С упадком муниципального устройства, она естественно должна была пасть, и пала бы, если бы, потеряв для себя почву в городах, не нашла взамен того соответствующей опоры в другом месте. Она отыскала эту опору, обратив свое честолюбие на государственные должности и чины. Бывшие посессоры и куриалы [66] набросились на государственную службу... В свою очередь лица, не принадлежавшие прежде к землевладельческой аристократии, которым посчастливилось получить чин, старались довершить свое благополучие приобретением недвижимой собственности... Образовалась таким образом новая чиновная аристократия, льнувшая к императорскому двору и на близости к нему основывающая свою карьеру» [Н. Скабаланович, «Византийское государство и Церковь в XI веке», стр. 235].
Картина совершенно точная. Бюрократия таким образом росла и сверху и снизу. Вместо того, чтобы государство пользовалось в управлении содействием местных социальных сил, государство, напротив, своих чиновников сделало исправляющими должность социальных сил. Но разница при этой замене получается та, что, имея свои интересы в службе, чиновничество перестало быть на местах своего землевладения гражданами, не имело надобности заботиться об интересах этих местностей, об их оживлении, социальном здоровье и крепости, а смотрело на них только с точки зрения временного дохода и временной ступени карьеры. Его влияние не сохраняло крепость провинции, а разлагало. Вот каков был ход бюрократизации Византии, бюрократизации, не дававшей возможности созидания нации.
Я не стану излагать самого построения византийско-бюрократической машины, которое превосходно изложено у профессора Скабалаиовича. Замечу лишь, что она отличалась большой стройностью. Собственно как чиновничий механизм, это было построение очень искусное, в столице сосредоточенное в сенате, куда примыкали все «секреты», т. е. ведомства, разделенные на министерства, и затем разветвлявшиеся по стране. Бюрократия имела чины, жалование, производство в зависимости от времени службы и усердия... Вообще, механизм был построен весьма недурно, а для своего времени, конечно, может быть назван образцовым. Грановский упрекал одного исследователя (Медовикова) за то, что он не показал «все превосходство византийских административных форм и понятий над феодальными западными».
«В основании ее (империи), - говорит он, - лежало отвлеченное от всякой национальности начало образованной веками мудрой государственной организации, которая принимала в себя даже враждебные элементы и претворяла их в гибкие, покорные ее воле материалы. Рассматриваемая с этой точки зрения феодальная форма является чем-то варварским, бесконечно грубым» [«Сочинения Т. Н. Грановского», 1866 г., часть 2-я, стр. 120].
Этот восторженный отзыв нашего знаменитого «западника» о византийских формах администрации проникнут чисто-западным абсолютизмом. Феодальные формы, конечно, были грубы в смысле правительственной техники, но они имели в основе живую сущность здоровой государственности - именно то, что в них государственность вырастала на национальности, на социальном строе. Эти феодальные формы породили такие великие государственные построения, как Англия и Соединенные Штаты, ныне захватывающие весь мир, потому что в них государство сливалось с нацией. В Византии государство сливалось с бюрократическим правительственным механизмом. Как механизм эта система была очень стройна (сравнительно). Но отрицательные стороны этого государственно-бюрократического строя были громадны.
Византийские чиновники недурно подбирались и вырабатывались, Они были даже преданы своему государству, в смысле преданности своей правящей ассоциации, своей бюрократической организации. Но интересы страны, отечества, для них существовали очень мало.
Чиновники Византии служили усердно государству, но грабить народ не противоречило их патриотизму. Их хищения, дезорганизация всей страны, производимая ими, и бывшая причиной того, что провинции рады были иноземному завоеванию - все это общеизвестно, было это известно и самим императорам. Императоры, в которых жило чувство «служителя Божия», были полны недоверия к своим чиновникам. Именно это сознание их неблагонадежности производило такие явления, как поручение епископам контроля за управлением. Но значение высшей управительной власти неудержимо погружало императора в мир бюрократии, делало его не главой народа, а главой бюрократии.
Значение бюрократии возрастало в той мере, в какой она объединяла с собой понятие о государстве. Государь был неограниченный властелин над чиновничеством, казнил его, выкалывал глаза и резал уши. Но когда возникала мысль, что император неудобен и что «народ», отдавший ему все свои права, может взять их и обратно, чтобы переделегировать другому лицу, то этот «народ», это государство имело единственное реальное выражение в бюрократии. Бюрократия решала судьбы императоров, как некогда судьбы их решали преторианцы, перехватившие на «армию» понятие о «народе». В Византии иногда и войско производило перевороты, но сравнительно редко. По большей части их производил правящий бюрократической слой. Вообще в Византии бюрократическое начало достигло наибольшего развития, и в отношении к Верховной власти производило обычное свое воздействие: отрезало ее плотным «средостением» от народа и захватывало ее своим влиянием до такой степени, что бюрократия и возводила императоров на трон и низвергала. Только Церковь сохранила для автократора связь с «народом» поскольку Церковь может это делать.
В упомянутой статье Грановский говорит:
«Какая же сила собрала воедино и сдерживала разнородные, отчасти враждебные между собою стихии, заменяя народность или кровную связь населения другой чисто духовной связью? Эта сила заключалась в религии и в наследованной от классического мира образованности». Это правда. Но для государства таких связей недостаточно. Можно обойтись без народности в смысле племенном, но без народа в смысле социального строя государство не может обойтись, и в Византии слабость социального строя и господство бюрократии, хотя христианской и образованной, произвели ряд поучительных искажений во всем строе государства.