Лев Тихомиров

Влияния религиозные и социальные можно назвать органическими, наиболее глубокими и основными. Помимо них, существуют однако еще очень сильные влияния государственной практической жизни, т. е. влияния внешней и внутренней политики.

Монархия есть единоличная власть, поставленная в качестве верховной. Поэтому ее возникновению и поддержанию способствуют все обстоятельства, при которых выдвигается единоличная власть, и те, которые создают в нации живое сознание некоторого общепризнанного нравственного идеала, охватывающего все стороны общественной жизни.

Значение этих внешних условий, текущих политических обстоятельств, должно однако оценивать лишь в настоящую меру. Они чаще всего сбивают наше понимание сущности монархии.

Иногда в народах возникает самый жгучий практический интерес, который всех объединяет, всех связывает общим, всех охватившим желанием... В этих случаях перед жгучестью потребности или желания стушевываются все идеалы, и данный интерес имеет вид национального идеала. Но этот временный идеал не должно смешивать с тем, который живет в глубинах народной психологии.

В народной борьбе за существование, требующей сосредоточения сил, легко возникает потребность единого вождя, который и делается царем. Эпохи национальной самообороны, или эпохи, когда одна нация, подчиняя себе ряд других, должна господствовать над ними с напряжением всех своих сил - также могут требовать высшей единоличной власти во главе национальных сил. Так выдвигаются диктаторы, так создаются условия и для монархии. Но большая ошибка сводить суть монархии к такой единоличной власти. Если монархия опирается только на такие временные исторические потребности, она не прочна и даже не полна, не есть истинная монархия.

Можно иметь единоличную власть и без монархии. Наоборот, можно и при монархии пользоваться всеми силами коллективных властей повсюду, где они нужны. Петр Великий широко развил коллегиальное начало во всем своем управлении, да и вообще история, полна такими примерами.

Вообще, выдвигая какое-нибудь начало власти в верховный, гармонизирующий принцип, нация этим не уничтожает других форм власти, которые продолжают в ней существовать, и только переходят в значение сил служебных, которые допускаются Верховной властью в разных сферах управления. Посему, когда политика выдвигает потребность в единоличной власти, как силы служебной, отсюда еще нельзя заключать о том, что она выдвигает монархию.

Так, например, в древнем Риме единоличная власть составляла потребность не только внешнюю, но и внутреннюю. Сам Тит Ливии, поклонник республиканского переворота, совершенного Брутом, говорит:

«Не подлежит сомнению, что тот же самый Брут, прославленный изгнанием Тарквиния Гордого, совершил бы дело роковое для государства, если бы, стремясь к преждевременной свободе, вырвал скипетр у кого-либо из предшествовавших царей. Действительно - что сталось бы с этим сбродом пастухов и изгнанников всех стран, если бы они были сразу избавлены от страха перед царем, были предоставлены всем бурям трибуната? Что было бы, если бы эти пришельцы в чужом городе вступили в борьбу с сенатом прежде чем брачные союзы, родство, любовь к новой родине - не скрепили сердца взаимной привязанностью? Раздоры разрушили бы это едва зародившееся государство» [Тит Ливий, «Римская история», кн. II, гл. I].

Однако потребность в единоличной власти в это время была столь же сильна, как и раньше. Это доказывается не только абсолютизмом Тарквиния, но и тем, что по изгнании царей сама Республика, по замечанию Тита Ливия, "нисколько не уменьшила прерогатив власти".

Момент истории, на который указывает Тит Ливии, очень любопытен. Верховная власть была изменена, а управительная осталась почти та же. Что это означает? Исчезло нечто, благодаря чему держалась монархия, и на смену ее выступил другой верховный принцип - аристократия (впрочем неудачно). Исчез патриархальный царь, представитель патриархальной общины и служитель ее общего культа. И все это произошло - несмотря на продолжающуюся потребность в единоличной власти.

Но и аристократия не удовлетворяла уже идеалу Верховной власти. Аристократия, с первых времен Рима, боролась против монархии. Не подлежит сомнению, что Ромул был убит сенаторами, и из Тита Ливия известно, что те же сенаторы возможно долго затягивали избрание нового царя. Они даже пытались править по очереди, и только народное настояние вынудило к восстановлению монархии. «По смерти Ромула, говорит Тит Ливии, сто сенаторов приняли такое решение: они разделились на 10 декурий, каждая декурия поставила одного члена, назначенного для власти. Таким образом для царствования было 10 человек, но лишь один получал знаки власти и ликторов. Власть оставалась у него в течение 5 дней, а потом поочередно переходила к другим». Такой порядок продолжался целый год. «Но народ возроптал: его порабощение стало более тяжело, он имел не одного, а сто господ». И вот сенаторы, видя это волнение умов, предпочли сами предложить то, что у них готовились взять силой, то есть нового царя.

Переворот, неоднократно замышлявшийся, удался наконец аристократии при Тарквинии. Правда, что ей все-таки не удалось удержать в своих руках Верховную власть, которая быстро принимала в Риме демократический характер, но управительная власть почти всецело осталась в руках аристократии.

И эта управительная власть, вырастая из аристократии, под Верховной властью демократии, сохранила тот же единоличный характер. Царя изгнали, но вместо него создали двух консулов такой же силы власти. «Задача удержать абсолютную власть в праве и в то же время фактически ограничить ее, говорит Момзен [Момзен, «Римская история», часть 1, гл. VI], была решена совершенно по-римски, резко и просто: решение состояло в ограничении времени власти и в назначении двух равноправных и равно абсолютных властителей». Если же не хватало для действия и такой власти, то назначали уж абсолютнейшего и единого диктатора.

Верховная же власть осталась за римским народом.

Точно также истинная монархия, сознающая свое верховенство, почти не может существовать без присутствия, около себя "голоса земли", каких-либо "советных людей", той или иной формы "земского собора". Когда этого нет - это верный признак начинающегося падения единоличного верховенства. А между тем земский собор - учреждение "демократическое". И однако, составляя для монархии огромную потребность, он ничуть не дает Верховной власти - демократии.

В русской истории мы имеем явление, когда, демократическая управительная сила, даже став на минуту верховною, не изменила монархического верховенства. Смутное время совершенно разрушило монархию, которая даже не имела законного представителя. Политическая необходимость заставила прибегнуть к действию народного самодержавия для спасения страны от врагов внешних. Чисто демократическое временное правительство освободило вооруженной силой столицу. Собор, созванный для восстановления государственности, имел совершенно учредительные права. Наконец в сфере управительных властей заявили себя такие идеальные народные герои, как князь Пожарский и гражданин Кузьма Минин Сухорукий. И что же? Мы видим, что не только эти всемогущие управительные силы не захватили Верховной власти, но что сам собор употреблял свою самодержавную роль только в качестве служебной силы монархии, и немедленно восстановил ее во всем ее самодержавии.

Итак, одна потребность в известной управительной власти не создает еще и не упраздняет монархии. Для монархии нужны, кроме случайных потребностей политики, известные нравственно-психологические условия. В них вся сущность дела. Но тем не менее долгая практика известного управления может постепенно подготавливать почву для той или иной Верховной власти.

Поэтому потребность национальной самообороны, и вообще, обстоятельства, требующие сосредоточения власти и ее особой энергии, благоприятны для учреждения монархии. Это происходит путем воспитания народного ума и чувства в привычках и вкусах, благоприятных для представления себе единоличной власти, как верховной.

Но точно также и наоборот, практика демократических начал, при известных условиях, может постепенно привить уму народа демократический идеал народного самодержавия.

Пример этого мы имеем в русской же истории. Совершенное ничтожество княжеской власти в Великом Новгороде, ее отсутствие, ее постоянная переменчивость, при постоянно растущем и сравнительно совершенствующемся народном управлении веча и посадников, в несколько столетий воспитали уже принцип, что «Великой Новгород волен и в князьях и в посадниках». Новгород развил идею народного самодержавия настолько, что Москва только силой подавила эту идею и заставила признать Великого Князя - "Государем".

В соседней Польше практика аристократического управления мало-помалу совершенно истребила идею монархической Верховной власти и заменила ее идеей Речи Посполитой - республики, в которой король имел уже только служебную роль национального представительства, и главного руководителя общенациональных дел.

Не подлежит сомнению, что по всей Европе практика абсолютизма чрезвычайно способствовала росту демократической идеи, подготавливая этим замену монархии республикой или близкой к ней так называемой "ограниченной" монархией, которой ограниченность уже показывает, что она не есть власть верховная. Вообще практика внутренней политики, постепенно воспитывая в народе любовь и доверие к тем или иным принципам власти, несомненно имеет огромное значение для того, чтобы тот или иной из этих принципов получил мало-помалу значение верховное, сначала в умах, а затем и фактически.