Лев Тихомиров

В науке XIX века вообще чрезвычайно ярко выделяется стремление отыскать и определить, чему бы такому люди могли безусловно подчиниться. Отыскать «роковые», «фатальные» законы материальной природы, в которых бы личность наконец лишилась самостоятельности и явилась бесспорной, очевидной частью великого механизма природы, — над этим трудится психология и социология с чрезвычайной страстностью. В социализме это стремление увенчалось наибольшим успехом. Так называемый научный социализм, социализм Карла Маркса, совершенно отрешается от внушений внутреннего духовного сознания и устанавливает почти механические законы социальной жизни.

Основу общественных явлений эта теория видит в законе обмена веществ, которым живет весь органический мир. На той ступени развития, которую представляет человеческое общество, обмен веществ является в сложной форме производства. Вся история человечества, с его учреждениями, классами, войнами и революциями, есть не что иное, как история производства. Люди живут всегда в соответствии тому, как производят. «История, — говорит Ф. Энгельс*, — была не что иное, как борьба классов, и эти борющиеся классы повсюду и всегда были продуктом способа производства и обмена». В пояснение должно заметить, что самый способ обмена создается способом производства. «Экономическая структура каждого данного общества всегда составляет то реальное основание, которое мы должны изучать, чтобы понять все его надстройки — учреждения политические и юридические, также как религиозные и философские точки зрения»** .

«Эта материалистическая концепция истории, — объявляет торжественно Ф. Энгельс, — изгнала идеализм из его последнего убежища». История является вечно меняющимся процессом вещества, в котором наши понятия о справедливости не имеют ничего абсолютного, так как меняются с переменой условий. Никто так иронически не относится к громким фразам XVIII века, как научный социализм. Революционерам XVIII века представлялось, говорит Энгельс, что «мир до тех пор (то есть до них. — Л. Т.) позволял руководить собою ничтожным предрассудкам; прошедшее заслуживало только жалости или презрения. Теперь впервые показывался свет, впервые вступали в царство разума, в котором вечная истина должна прогнать суеверие, несправедливость, привилегии, притеснения посредством равенства, основанного на природе и посредством естественных прав человека... Мы, — восклицает Энгельс, — знаем теперь, что это царство разума в конце концов было только царством идеализированной буржуазии»*** .

Это не значит, чтобы научный социализм заподозривал искренность людей первой революции. Но дело в том, что наши идеалы не имеют ничего самостоятельного и составляют лишь конечное отражение потребностей производства. Та свобода, которая нужна была собственно для производства, переросшего старые узкие рамки, в понятиях людей абстрагировалась в виде всего этого пышного идеализма свободы и естественных прав. Вот и все.

Если в настоящее время социализм становится не утопией, не иллюзией, а реальным идеалом, то лишь потому, говорит теория, что его требуют условия производства.

Но если все наши социальные и все нравственные идеалы строго относительны, если наши понятия о справедливости, правах и обязанностях человека постоянно меняются, если, наконец, все в истории в свое время имело право на существование, было справедливо, а потом, с изменением условий, становится бессмыслицей и ложью, то не ожидает ли такая же судьба и современные социалистические идеалы? Социализм об этом благоразумно умалчивает. Но ответ, по точному смыслу теории, ясен и несомненен. Конечно, настанут условия, при которых современные толки социалистов о свободе, равенстве, материальной справедливости могут оказаться неуместными, противоречащими условиям производства. И тогда эти идеалы должно будет признать ложными, тогда «передовые» люди выставят новые идеалы — может быть, идеалы деспотизма, принижения личности, кастового разделения и т. п. Все это должно будет признать опять же справедливым, возвышенным, прогрессивным...

Никогда еще ни одна философия, ни одна языческая религия не приводила человека к такому беспрекословному подчинению игре материальных сил, к такому полному уничтожению личности как духовно самостоятельной силы. Все духовное содержание личности определяется безапелляционно устройством плуга и ткацкого станка. Дальше идти действительно некуда.

Анархисты, ненавидящие социальную демократию за такое уничтожение личности, говорят, что это не социалисты-революционеры, а социалисты-реакционеры. Выражение меткое. Научный социализм составляет движение, конечно, очень «передовое» как последнее слово материализма, но с точки зрения высоты и достоинства личности это учение и движение неслыханно реакционное. Хотя социальная демократия по привычке, по старому разбегу и говорит о свободе, развитии личности и т. п., но все это не только не вытекает из ее теории (как вытекало, например, из «буржуазного» «Contrat social»), а даже прямо с нею несовместимо.

* Известный alter ego (второе «я») К. Маркса, его друг и популяризатор.

** Энгельс Ф. Socialisme utopique et Socialisme Scientifique. Фр. пер. П. Лафарга[10]. С. 21.

*** Там же. С.

[10] Лафарг Поль (1842-1911) — французский революционер, марксист.